– Ты еще здесь? – басит начальник,
врываясь в мой кабинет. В ответ я иронично приподнимаю брови:
– Не пойму, что тебя удивляет?
Действительно. Как будто я в первый
раз задерживаюсь. Работы в нашем фонде всегда хватает, а спешить
мне совершенно некуда. Да и не к кому. Это здесь ни для кого не
секрет.
Михал Семеныч хмурится. И так,
из-под насупленных бровей, обводит взглядом мой заваленный папками
стол:
– Ты реально еще не в курсе, да,
Воржева?
Висну, судорожно прикидывая в уме,
что же такое важное могло пройти мимо меня. Новых законов,
способных в очередной раз поставить работу фонда с ног на голову,
сегодня точно не принимали, подопечных у нас не прибавилось, а от
тех, что есть – я не жду подвоха. Девочки сейчас все как на подбор
– решительные, умненькие, отчаянные. Замотивированные на борьбу.
Впрочем, может, я поспешила с выводами? В нашем деле чего только не
бывает. На всякий случай торопливо уточняю:
– Не в курсе чего?
– Муж твой разбился.
Это вполне в стиле шефа – выдавать
новости вот так, без каких-либо экивоков. Деликатность – это вообще
не про Кинчева. Подозреваю, он просто не видит смысла тратить свое
драгоценное время на то, чтобы приукрасить действительность или
хоть как-то подготовить к ней собеседника. Чуть было не брякаю
«Какой еще муж?», да так и замираю с нелепо открытым ртом.
– Воржев?
– А ты что, еще за кого-то успела
сходить замуж? – ехидничает Михал Семеныч. – Насмерть.
– Насмерть… – повторяю тупо, то ли
ни на секунду ему не веря, то ли смакуя, как шикарно это звучит. –
Ты уверен?
– Новостями о его безвременной
кончине пестрит вся лента. На Димитровской под КамАЗ с водилой
влетел. Прикинь? Мгновенная смерть. Без вариантов.
Прикрываю глаза, пряча вспыхнувшие
эмоции. Хотя опять же – ни для кого не секрет, что я испытываю к
бывшему мужу. Что вообще можно испытывать к человеку, который лишил
тебя возможности видеться с дочкой? Кроме ненависти. Что еще, мать
его, можно испытывать?
– О господи, Ариша! – вскакиваю
из-за стола. Сгребаю в сумку ключи от машины и почти полностью
севший телефон.
– Эй-эй! Не так резво. Ты куда
намылилась? Ну-ка сядь.
– Какой сядь, Михал Семеныч?! Я
должна быть с дочерью! Ты хоть представляешь, в каком она сейчас
шоке?
– А кто тебя к ней подпустит,
м-м-м?
– А кто мне помешает?! – мысли бегут
впереди паровоза. Я столько лет боролась за мою девочку и
проиграла, а теперь… Теперь ведь можно все отыграть назад! Подать
иск в суд о восстановлении в родительских правах и забрать Аришу к
себе. После шести лет ада просто забрать дочь домой. Перед глазами,
как в калейдоскопе, мелькают картинки нашего воссоединения с
Аришей. Голова кружится все сильнее. Пол покачивается под ногами,
как палуба корабля, в ушах – будто волны плещут, а ноги
стремительно слабеют. Очень вовремя Кинчев подхватывает меня под
белы рученьки и укладывает на втиснутый между стеллажом и окном
диванчик.
– Твою ж мать, Воржева! Что ж ты
такая слабонервная-то? – доносится как сквозь вату.
Хочется возмутиться. Это я
слабонервная? Да будь так, я бы сгнила в канаве, когда Воржев
выставил меня из своего дома. А я не только выжила, но даже
осмелилась сопротивляться тому, что Виктор с нами творил. Жаль
только, что все впустую. Ресурса для борьбы с ним у меня не было.
На его же стороне оказалось все – деньги, связи и, как он думал,
правда. На моей – ничего ровным счетом. Даже охочая до сенсаций
пресса проигнорировала случившееся. Подумаешь, очередная охотница
за состоятельным мужиком, у которой отобрали отпрыска, когда
надоела. И не такое видели. Я не была первой и, к сожалению, не
стала последней.
Кинчев возвращает меня в реальность
двумя хлесткими пощёчинами.
– Очнулась?
