Девочка стояла на холме, всматриваясь в облака. Беспечно скользя
по небу, они медленно исчезали за темной кромкой леса.
Извилистая речка, огибавшая изножье холма, чуть дальше
разливалась запрудой, в которой ловили рыбу к барскому столу.
Девочка знала, что деревенские мальчишки украдкой ночью приходили
туда попытать счастья.
Дважды на ее памяти батюшка вместе с Петром, верным домашним
слугой, ловили шалопаев и нещадно пороли, чтоб другим неповадно
было, только это не помогало, смельчаки все равно находились.
Сейчас около запруды никого не было.
– Настя, Настенька, вот ты где! – голос нянюшки заставил
вздрогнуть. И обернуться.
Статная голубоглазая женщина подошла и обняла девочку, притянула
к себе, поглаживая темные, заплетённые в тугую косу волосы. От
женщины пахло хлебом и еще чем-то, непонятным и тревожным. Настя
вдруг заметила бурые пятна на сарафане.
– Откуда они? – насторожилась девочка.
– Кто?
– Пятна эти, – Настя подняла на няню свои огромные серые глаза,
опушенные темными ресницами, и вдруг совершенно по-взрослому
спросила. – Что с мамой?
– Ох, Настенька…
Наполненный рыданиями, по-бабьи горестный голос заставил девочку
судорожно вздохнуть и до боли прикусить губу. Она поняла ответ и
вновь уткнулась в пышную грудь няни, скрывая выступившие на глазах
слезы.
– Ох, горе-то какое, – запричитала та, уже не сдерживая себя. –
Брат твой мертвым народился, а сама матушка твоя… Господи, что с
нами будет!!!
– Да не ори ты, – одернул няню высокий мужик, показавшийся на
пороге дома. – Веди лучше, пусть с матерью попрощается!
Попрощается. Это слово заставило девочку судорожно задышать,
пытаясь сдержать рыдания. Невыплаканные слезы жгли глаза. Как же
так? Мама умирает? Этого просто не может быть. Хотелось убежать,
спрятаться в надежде, что все это – дурной сон, и что,
пробудившись, Настя вновь увидит материнскую улыбку.
– Пойдем, деточка, пойдем… – слова достигли оцепеневшего
разума.
Девочка послушно побрела за няней через сени в глубь дома, где в
полутемной горнице уже толпились домовые слуги. Там пахло кровью и
смертью. Мужики сурово переглядывались между собой, гадая, как
смерть хозяйки скажется на их собственной судьбе, а бабы начинали
всхлипывать и тоненько подвывать.
– Молодая какая…
– И барин, как назло, уехал…
– Что теперь будет?..
При виде дочери хозяйки все расступились, давая девочке пройти к
кровати, на которой лежала умирающая. Восковая бледность покрыла ее
лицо, по коже струились капельки пота, и лишь волосы темной волной
свешивались до пола, таинственно поблескивая в пламени свечей.
– Матушка, – прошептала девочка, не решаясь коснуться
белоснежной руки, на которой тонкими синими ниточками виднелись
вены.
– Настя? – та открыла глаза, обвела взглядом комнату, голос
звучал глухо, с придыханиями. – Все вон пошли!
– Слышали? Все вон! – седая повитуха, до этого беззвучно
шептавшая молитвы, оживилась, замахала руками, выгоняя людей,
словно цыплят на птичьем дворе. Крестьяне медленно потянулись к
дверям.
– Давайте шустрее, поторапливайтесь, – подгоняла их
повитуха.
Дождалась, пока последний выйдет, и потянулась закрыть
дверь.
– А тебе особое приглашение надо? – одернула ее хозяйка. – Вон
пойди!
Старуха вздрогнула, прошамкала что-то тонкими губами и поспешила
выйти.
– Настя, – умирающая протянула руку, осторожно погладила дочь по
голове. – Бедная моя девочка… вот и остаешься ты сиротой… все
ведьмино проклятие…
– Матушка… – девочка всхлипнула и схватила гладившую ее ладонь,
– не оставляй меня, прошу!
– Не в моей власти это, Настенька, – обескровленные губы
дрогнули. – Думала я, доживу, научу всему, что сама знаю, да отведу
от тебя беду, ан вот как вышло… Выслушай меня и запомни: живи
всегда по совести, по разумению. Отца слушайся, береги его…
