«Форд» нёсся, мотая меня из стороны в
сторону, подбрасывая на ухабах. Слившись в серо-зелёную стену,
справа проносился лес. Слева открывался крутой обрыв,
серебристая гладь реки. Дорога пошла под уклон, и пытаясь вписаться
в поворот, я нажал пару раз педаль тормоза, но нога провалилась,
словно в пустоту. Я крутанул руль, машина пошла юзом. Меня швырнуло
о дверь, она распахнулась, и я вывалился наружу. Покатился вниз,
больно ударяясь о камни, и лишь чудом зацепился за край обрыва.
Попытался подтянуться на руках, но пальцы, оставляя глубокие
борозды в комковатой сухой земле, лишь разрывали густо
переплетённые между собой корни травы и я начал соскальзывать вниз.
Рубашка противно взмокла от пота, прилипла к спине.
— Держись! — раздался показавшийся
до боли знакомый голос.
Сильные руки подхватили под
мышки, подтянули наверх. Я присел, хватая ртом воздух. Поднял
глаза на спасителя и замер.
— Дед? Как ты здесь
оказался?
Он подал мне руку, помог встать.
— Случайно, — коротко ответил он на
удивление молодым голосом, не соответствующим внешнему виду. —
Пошли, внучек, мёдом тебя угощу. Я как раз заготовил маленько.
Попробуешь моего первого медку за это лето.
Какой тут к чёртовой матери мёд,
когда ноги подгибаются и дрожат руки? Я подошёл к обрыву и
осторожно взглянул вниз. Река спокойно катила свои воды, отливающие
жарким серебром. И никакого намёка на мою машину. Неужели она так
быстро утонула? Хотя ладно, чёрт с ней. Главное, что жив остался.
Нахлынула удивительная безмятежность, словно сбросил с плеч тяжёлый
груз.
— Ну, пошли, дедуля.
Увязая по щиколотку в пыли, покрывшей
ботинки, словно бархат, мы пересекли просёлочную дорогу, двинулись
по высокой, выше пояса, густой траве, прошитой белыми
соцветьями тысячелистника. Я схватил пару корзинок, растёр между
ладоней, ощутив потрясающе знакомый аромат. Душу залила волна
радости, захотелось упасть в пышную зелень и беззаботно, как это
делают дети, рассмеяться.
Прошли по широкой деревенской улице,
залитой таким нещадным июльским солнцем, что глазам стало больно.
Слышался лай собак, кудахтанье кур. Тяжело переставляя ноги, мимо
проследовала полноватая женщина с эмалированным ведром. И я вдруг
ощутил этот яркий сильный запах свежей колодезной воды.
В белой пыли нежилась дородная
свинья, подставляя розовый бок солнцу. И мы остановились у забора,
за которым возвышался добротный одноэтажный дом из красного кирпича
под двухскатной крышей, крытой железом. Калитка, скрипнув,
отворилась, пропустила на широкий двор, где пожилая женщина в белом
сарафане и клеёнчатом фартуке рубила блёкло-зелёные кочаны на
деревянном столе. За низкой загородкой сарая слышалось утробное
хрюканье. Женщина подняла голову, ласково, нараспев произнесла:
— Олежек, как погулял, милый? Сейчас
тебе молочка принесу. Парного. Как ты любишь.
— Отлично, бабуля! — воскликнул я, не
узнав своего голоса, будто крикнул ребёнок.
Такой родной дом. Пронизанная
яростным июльским солнцем горница. Дубовый стол в центре.
— Ну, вот попробуй, что я собрал за
эти дни, — дед выставил передо мной несколько банок с густым
янтарно-жёлтым содержимым. — Цветочный, гречишный.
Я снял плотную бумажную крышечку.
Закружилась голова от тяжёлого душистого аромата. Захотелось
запустить руку в банку и съесть все, до донышка.
Дед сел напротив и усмехаясь в
бороду, стал наблюдать за моими мучениями.
— Да ешь всё. Не последний.
Я схватил ложку, но тут кто-то
сильно потряс меня за плечо. Я отмахнулся с досадой, как
вдруг банка с мёдом стала таять, делаясь нереально прозрачной. Я
поднял глаза. Фигура деда отдалилась, потускнела, словно он сидел
за стеклянной стеной. И глаза в лучистых морщинках смотрели
печально, и в то же время отстранённо, будто он вглядывался в
собственную душу и уже не видел меня.
