Мир прекратив подменять
своей башней,
Станешь сильнее, будешь
бесстрашней,
Вниз прыгай, Рапунцель, и
можешь сердиться,
Поверь, подхвачу, не
позволив разбиться…
Вкус зажеванной сигареты был
отвратным. Ее ментоловая составляющая ничуть не спасала. Однако
Даня продолжала прикусывать бумажный цилиндр, мучая собственные
вкусовые рецепторы.
Она вовсе не собиралась прикуривать
сигарету – у нее с собой и зажигалки-то не было, но разъяренный
субъект, опирающийся ладонями на перегородку балкона над головой
девушки, похоже, этого не понимал.
Сердитые крики прервались,
сменившись не менее яростным сопением. Передышка перед новым
потоком словесного дерьмеца?
С тех пор, как злобное крикливое
нечто, заняв стратегическую позицию наверху, разрушило ее тихое
уединение, прошло не меньше трех минут. За это время Даня не
произнесла ни слова. Да, просто стояла с задранной головой и молча
пялилась на разрушителя спокойствия. И даже не среагировала, когда
тот скинул на ее голову фантик от чупа-чупса, а чуть погодя и сам
леденец.
Странное чувство. Что вообще
полагается ощущать человеку, потерявшему мечту? Что следует
чувствовать Дане, стоя здесь, снаружи на холодном ветру? Одетой в
потертый халат уборщицы поверх консервативного, но безумно
шикарного платья, прекрасно подчеркивающего когда-то необходимый
налет официоза в ее образе, и в туфлях, в которых полагается
гарцевать по офисным помещениям, а не по хлюпающей грязи улиц?
Сжимая в руке мокрую тряпку, холодящую кожу, и перекатывая
ментоловую сигарету из одного уголка рта в другой?
Многое в этот момент сыграло свою
роль и, может быть, даже мысль о добровольно принятом бремени,
погубившем все, ради чего она трудилась всю свою более или менее
сознательную жизнь. А возможно, причина была в другом. В освещении
балкона за спиной длинноволосого ворчливого крикуна, продолжающего
злобно зыркать на нее сверху. В сияющих линиях этого ореола света,
очерчивающего силуэт.
В полумраке улицы и даже на фоне
освещенного здания гостиницы сердитое дитя на балконе все равно
сияло сильнее и глубже. Словно далекое сокровище, заточенное в
высокой башне.
Дане нестерпимо захотелось протянуть
руку навстречу этому бледному перекошенному от гнева лицу, светлым
длинным прядям, глазам, в свете уличного фонаря отдающим
зеленью.
Протянуть руку и коснуться…
Проснись, Рапунцель. Спусти свои
косоньки…
Этого просто не может быть.
Все не так. Опять.
Строишь, налаживаешь, проверяешь. И
весь труд насмарку. Такое чувство, что все мосты построены только
для того, чтобы когда-нибудь рухнуть.
А ведь именно сегодня полная сил Даня
летала по офису, будто хищный сапсан, «пикируя» на стопки
документов и зажимая в углах сотрудников, от которых так и несло
душком халтуры и пованивало желанием пофилонить. Пойманные жертвы,
морально придавленные энергией ее ауры, пугливо съеживались и
рассыпались в неуверенных обещаниях завершить свою работу в
установленные сроки. Первому помощнику гендиректора перечить не
стоило. Даже если он – двадцатитрехлетняя смазливая пигалица, не
внушающая доверия ни с первого, ни со второго взгляда.
– И как у тебя, Данька, получается на
таких каблучищах носиться? – Со стороны главного лифта, громко
отдуваясь, приближалась статная женщина лет сорока с прической,
весьма напоминающей скопище морковных рулетов самых разнообразных
толщины и размера. – Молодежь, молодежь. Что стометровку пробежать,
что мяч погонять на шпильках – никаких проблем, верно?
– Фигня вопрос, – подтвердила Даня,
энергично кивнув. Откинув длинные каштановые волосы за плечо, она,
сдвинув брови, наигранно строго поинтересовалась: – «Данька»? Зоя
Степановна, что за фамильярности?