Часть I: Фиолетовый час
Пролог
Мое сознание всегда просыпалось на полчаса позже тела. Оно медленно отлипало от вязких снов, где пахло краской, сигаретным дымом и чужими духами, и нехотя всплывало в реальность – в полумрак моей комнаты в секторе «сов», где сквозь плотные, поглощающие свет шторы пробивался назойливый розовый отсвет неоновой вывески с улицы. Этот час, с четырех до пяти утра, я называла Фиолетовым. Еще не ночь, но уже и не утро. Время, когда город затихал, зализывая раны после буйства моего племени и набираясь сил для прихода «жаворонков». Время, когда я могла побыть одна с холстом и с той тишиной, что звенела внутри меня, как разбитый стеклянный шар.
Я – Алиса. Художница. «Сова» до кончиков волос, которые на этой неделе были цвета ушибленной сливы. Моя кожа – это карта моих путешествий: здесь, на ребре, – летучая мышь с кристаллическими глазами (память о Льве, поэте), на лопатке – уравнение, которое никто не мог решить (память о Марке, физике), а на щиколотке – маленький улыбающийся череп, просто потому, что было больно и смешно одновременно.
Наш мир был идеально сбалансированным механизмом, разведенным по разным полюсам. С восьми утра до трех дня город принадлежал «жаворонкам» – существам в чистых кроссовках, с термосами кофе и предсказуемыми улыбками. Их жизнь пахла свежевыпеченным хлебом и средствами для мытья окон. Их половина города была сердцем всего – там тикали огромные станции очистки воды, гудели трансформаторы, распределяя энергию, и, поговаривали, глубоко под землей находился Единый Совет, который как-то умудрялся координировать наше сосуществование. Во главе всего – старый, вечный Правитель, лицо которого мы видели только на экранах. Нового выбирали лишь когда старый умирал – это был единственный закон, одинаковый для всех.
Потом наступал наш черед. С одиннадцатого этажа я любила наблюдать, как по улицам расползаются первые «совы» – томные, чуть помятые, в черном бархате и коже, с глазами, жадно вбирающими сумерки. Наш воздух пах озоном после бездушных машин-клинеров, кофе с кардамоном и тревожной, сладковатой пыльцой ночных цветов. Если «жаворонки» поддерживали жизнь города, то мы, «совы», придумывали для нее будущее – наши лаборатории и мастерские коптили до утра, рождая новые технологии, которые потом передавались им для воплощения.
Мы почти не пересекались. Это было Правилом. Но иногда случались «залетные птички». Подростки-бунтари, подавшие заявление на переход. Они приходили к нам с горящими глазами, пытаясь казаться своими – надевали черное, учили модные словечки, с жадностью впивались в нашу «свободу». Но их выдает всегда смущенная неловкость, слишком прямой взгляд, непривычка к хаосу. Они были чужими, потерянными щенками в стае ночных хищников. Месяц – и большинство, с облегчением, возвращались обратно, к своему солнцу и порядку. Лишь единицы решались остаться, но до конца так и оставались чудаками, вечными мигрантами между двумя вселенными.
Марк был одним из них. Рожденный «жаворонком», он пришел к нам несколько лет назад. Он так и не стал своим – его тщательно скрываемая любовь к тишине, его панические атаки в толпе выдавали в нем чужого. Но он был гениальным физиком, и наши лаборатории приняли его. А я… я приняла его в свою постель из любопытства. Мне было интересно прикоснуться к этой инаковости, попытаться понять, что движет тем, кто добровольно меняет солнце на тень. Он был моим окном в тот, другой, упорядоченный мир, таким же загадочным и притягательным, как иная планета.
И все же, несмотря на всю эту отлаженность, я иногда ловила себя на мысли, что наш мир похож на идеально срежиссированный спектакль. Две независимые труппы, играющие свои пьесы на одной сцене, но в разное время. И лишь изредка, в Фиолетовый час, мне казалось, что я слышу за кулисами тихий, ровный гул – словно где-то работает огромный, невидимый вентилятор, вытягивающий правду из-под декораций.
