Дым в гриднице князя Всеволода стоял такой, что можно было вешать топор. Он смешивался с тяжелым духом пролитого меда, жареного кабана и пота сотни мужских тел, собранных в этой гулкой, отделанной дубом палате. Длинные столы ломились от яств, но Ратибору кусок не лез в горло. Он сидел на своем месте, ощущая на плечах непривычную тяжесть нового, подбитого куницей корзна – плаща дружинника, – и чувствовал себя чужим на этом празднике жизни.
Ему едва стукнуло двадцать зим, а лицо еще не знало ни бритвы, ни шрама. Чистая, гладкая кожа казалась почти оскорблением рядом с рублеными, обветренными лицами старых гридней, что сидели вокруг. Они смеялись, гремели кубками, хлопали по плечам пышнотелых служанок, а их взгляды, время от времени падавшие на Ратибора, были полны то ли насмешливого любопытства, то ли откровенного сомнения. Сын боярский, любимчик князя. Щенок, которому доверили вести стаю волков.
Ратибор вцепился пальцами в рукоять своего меча под столом, ощущая знакомую гладкость кожи и холодок металла. Только это и давало ему опору. Неделю назад князь Всеволод вызвал его к себе, и в тишине своих покоев, без свидетелей, объявил о своем решении. Отправить отряд добровольцев на самый дальний рубеж – укрепить гарнизон Белой Вежи, крепости-занозы в хазарском подбрюшье. И вести их должен он, Ратибор.
– Ты молод, – сказал тогда князь, глядя ему в глаза своим тяжелым, пронзительным взглядом, от которого, казалось, даже лед на Днепре трещал. – Но в тебе кровь, а не водица. Тебя не испортили ни интриги, ни старые обиды. Твои глаза видят прямо. А там, на той земле, нужны именно такие. Чтобы не делили, не воровали, а строили. Веди их. Доведи. И Белая Вежа станет твоей судьбой. Или могилой.
И вот теперь, на этом оглушительном пиру, князь должен был объявить об этом во всеуслышание.
Грохот затих, когда Всеволод поднялся. Огромный, бородатый, в богато расшитой золотом рубахе, он был похож на старого медведя, хозяина этого лесного царства.
– Слушайте, мужи! – его голос перекрыл шум без всякого усилия. – Есть у Киева не только руки, что держат меч, но и глаза, что смотрят на восток! И там, у поворота Танаиса, где степь дышит в самое сердце нашей земли, стоит наш щит – Белая Вежа!
По гриднице пронесся одобрительный гул.
– Но щит этот слаб! Хазарин точит на него зуб, печенег косится, как голодный волк! Посему была моя воля собрать охочих людей, не по приказу, а по зову сердца, кто готов сменить сытый покой на пограничную долю. Идут туда воины, идут и семьи их, чтобы не только воевать, но и жить, пускать корни в ту землю, делать ее нашей!
Князь обвел всех взглядом, остановившись на Ратиборе.
– А поведет их сей муж! Ратибор, сын Радогаста!
Тишина стала звенящей. Все взгляды впились в него. Ратибор встал, чувствуя, как горит лицо и как по спине бежит холодный пот. Он заставил себя расправить плечи, чтобы тяжесть плаща не согнула его.
– Я дал ему слово свое и меч свой! – продолжал Всеволод. – А значит, его слово – мое слово! Его приказ – мой приказ! Кто пойдет с ним, будет под моей защитой. Кто ослушается его в пути – тот мой враг!
Рядом кто-то хмыкнул. Короткий, саркастический звук, утонувший в общем одобрительном реве. Ратибор скосил глаза. За соседним столом, чуть в тени, сидел гридень по имени Ставр. Человек, чье лицо было похоже на старую, плохо выдубленную кожу, изрезанную шрамами от носа до подбородка. Один глаз его был мутным, белесым, но второй, живой и черный, смотрел на Ратибора с нескрываемым, злым презрением. Ставр прошел все походы Святослава, видел болгарские мечи и византийский огонь, и в его глазах Ратибор был лишь зеленым щенком в княжеских обносках.
