Я боюсь, что сыт по горло древнерусской тоской.
Б. Г.
– Массаракш!
На мокрой дороге старенький «козлик» развернуло градусов на семьдесят, руль больно ударил в ребра, а пристегнутого придурка Десницкого тряхнуло так, что он не сказал ни слова об этом торможении – а ведь наверняка хотел. Нет, «хотел» – это неправильное слово. Считал своим долгом.
Шуйга осторожно вдохнул и разжал стиснувшие руль пальцы. Дворники ходили туда-сюда, открывая взгляду не дорогу теперь, а вырубленную полосу вдоль леса – и ряд тощих высоченных сосен, почему-то напоминавших сказку о Шурале.
– Массаракш… – повторил Шуйга и глянул на Десницкого – не хочет ли тот вылезти под проливной дождь? Ну да, конечно, ни один мускул не дрогнул, только Десницкий был зеленовато-белым – от страха, наверное. И смотрел не вперед, а в сторону Шуйги – как из-за дождевых струй к «козлику» приближается привидение в черном балахоне, которое с полминуты назад бросилось под колеса.
Впрочем, стоило отдать Десницкому должное – не отрывая взгляд от мутного окошка, тот словно машинально отстегнул ремень и потянулся к дверной ручке. Но, видно, забыл, что дверь заблокирована, – дернул ее раза два, однако так и не понял, почему она не открылась.
– Ладно уж, сиди, – с усмешкой бросил Шуйга и распахнул свою дверь навстречу привидению.
Дождь был ледяным, а сумерки серыми. И не успел Шуйга пройти два шага, как привидение – ростом ему почти по пояс – обхватило его обеими руками и, пропищав неразборчивое «Помогите», горячо и сопливо разревелось, ткнувшись носом ему в живот.
– Етишкина жисть… – проворчал Шуйга, выдергивая руку из цепкого захвата.
Десницкий уже обходил «козлик» сзади…
Привидение звали Павликом, а черный балахон на нем был монастырской одеждой, название которой Шуйга не знал.
– А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! – Десницкий с улыбкой потрепал пацаненка по мокрым рыжим волосам, стриженным под горшок. Чувства юмора у Десницкого быть не могло, без сомнений, и слова эти прозвучали по-отечески тепло и ласково.
– Ты как тут оказался, гаденыш? – спросил Шуйга вполне беззлобно. – Ты под колеса кидаться другой машины не нашел?
– Я нет… я не под колеса… – эта мысль так удивила и возмутила пацана, что он забыл плакать.
– Ты заблудился? – Десницкий присел на корточки, чтобы смотреть на попёнка снизу вверх.
Тот помотал головой, и глаза его снова наполнились крупными чистыми слезами – чище и крупней дождевых капель.
– Неужели погулять вышел? – сверху вниз спросил Шуйга.
– Я убежал, – ответил гаденыш и разревелся снова.
Десницкий вздохнул и поднял глаза на Шуйгу.
– А чё ты на меня смотришь? Чего смотришь? Я вот так и знал, вот как только его на дороге увидел – я сразу понял, что так просто это не кончится!.. Массаракш!
– Ты из приюта или из семинарии? – голос Десницкого остался по-отечески ласковым.
– Из приюта… – всхлипнул попёнок.
– Сиротка, значит… – покачал головой Шуйга.
– Понимаешь, брат Павел, мы не можем тебе помочь. Мы должны отвезти тебя в участок, так положено, понимаешь? И здесь тебя оставить мы не можем – ты же не хочешь простудиться и умереть, правда?
И, конечно, Десницкий был тысячу раз прав. Он всегда бывал прав, вот умел он быть правым! «Брат Павел» заплакал беззвучно и чертовски безнадежно. Чтобы крупные чистые слезы не свернули Десницкого с истинного пути, Шуйга на всякий случай заметил:
– Сдается мне, его фамилия Морозов…
Попёнок энергично замотал головой, будто понял намек.
– Я Белкин, – сказал он с необычайной убежденностью и на всякий случай даже повторил: – Белкин.
– Все равно – уж больно имя говорящее.
– В любом случае его надо переодеть. А еще лучше – растереть как следует, – снова вздохнул Десницкий, поднимаясь.
