В просторной, холодноватой от кондиционера спальне, под огромным бархатном покрывалом цвета глубокого индиго, расстеленном по широкой кровати с массивным изголовьем из темного дерева, лежала обнаженная Алина. Запах её дорогих, терпких духов смешивался с едва уловимым запахом пота – следами только что отшумевшей страсти, сменившейся ледяной яростью.
Кулаки Виктора, стоявшего у края кровати, сжимались и разжимались в такт его бешеному пульсу. Каждый сустав хрустел, мышцы предплечий напрягались, как стальные тросы. Пальцы впивались в ладони, оставляя красные полумесяцы. Единственное, что пылало в его помутневшем сознании – это дикое, животное желание вмазать ей как следует, ощутить под костяшками пальцев податливость её предательской плоти. Адреналин горел в горле кислым огнем.
«Дрянь! Стерва!» – Клокотали, как кипящая смола, мысли в его голове, застилая зрение красноватой пеленой. Он представлял, как её идеальное лицо искажается от боли, как ломаются эти надутые губы. Но он не мог даже пальцем прикоснуться к ней. Знание, холодное и тяжелое, как гиря, сковывало его: расправа над ним тогда будет молниеносной, безжалостной и абсолютно беспощадной. Он был лишь мухой в паутине могущественного паука.
– Ты совсем охренела, Алина, – сквозь стиснутые зубы, с усилием, будто выталкивая каждое слово наружу, процедил Виктор. Каждая мышца его обнаженного торса, подчеркнутого низко сидящими джинсами, была напряжена до предела в попытке сдержать бушующий ураган внутри.
– Ну, милый, – она приподнялась на локте, бархатное покрывало скользнуло вниз, обнажая гладкий изгиб бедра, – откуда я могла знать, что всё так обернется? – Она надула свои и без того пухлые, будто наливные ягоды, губки в капризной гримасе, и в её огромных глазах мелькнул фальшивый испуг.
Алина была красоткой – этого у неё не отнять даже сейчас, в этой порочной ситуации. Её точеную, словно вылепленную скульптором, фигурку с высокой упругой грудью и сочной, округлой попкой, освещал мягкий свет бра, играя на безупречной глади черных волос, струящихся по подушкам. Маленький аккуратный носик, идеальный овал лица, обрамленный этой роскошной рамой, пухлые губки, приглашавшие к поцелую, густые, длинные ресницы, казавшиеся естественными. Всё как обожал Виктор – видимость безупречной, нерукотворной красоты. Даже если Алина и прибегала к услугам хирургов или косметологов – мастерство было таково, что следов не оставалось. Она была живым воплощением его самого дорогого, самого опасного желания.
Но под этой оболочкой скрывалась дрянь последняя. Отравленная, коварная.
И как только его, Виктора, всегда такого расчетливого, угораздило залезть на неё? На жену своего босса? Он сам не понимал, какая слепая, тупая страсть затмила тогда все инстинкты самосохранения. Теперь пикантная интрижка с супругой босса была безжалостно раскрыта, и его ждал конец, не просто неутешительный, а, вероятно, кровавый и бесповоротный. Холодный пот выступил у него на спине.
– Ты знала, – его голос был низким, хриплым, – точно знала. – Он шипел на нее, словно разъяренный змей, и ярость, казалось, исходила от него волнами жара. – И ты сделала всё, чтобы твой благоверный об этом узнал. Адреналина, стерва, захотелось? Поиграть с огнем?
– Витя… – в её голосе прозвучала фальшивая нотка упрека, но в глазах, таких же темных, как её волосы, читалось лишь холодное любопытство и торжество.
– Одевайся, – он резко развернулся, схватил с кресла её откровенно-короткое, черное платье и швырнул его ей в лицо. Ткань мягко шлепнулась о покрывало рядом с ней. – И проваливай! Быстро!
Она смотрела на него широко раскрытыми, ошарашенными глазами, словно не веря его тону, но повиновалась. Медленно, с преувеличенной грацией, она поднялась с широкой кровати – той самой, которую Виктор когда-то с гордостью приобрел для своих "развлечений" с самыми прекрасными и недоступными девушками, символ его мнимого могущества. Теперь она казалась ему позорным ложем. Алина, не торопясь, сошла на прохладный паркет, её босые ступни бесшумно ступали по дереву. Она наклонилась, изящно изогнув спину, отыскала на полу крошечные кружевные трусики и лифчик, похожий на паутинку. Одевалась она театрально медленно: сначала нижнее бельё, подчеркивающее каждый изгиб, затем скользнула в короткое платье, застегнула тонкую молнию на боку. Каждое её движение было отточенным, мягким, кошачьим. Она прошла к двери лёгкой, плывущей походкой, обула стоявшие на паркете туфельки на убийственно высоких каблуках и, не оглядываясь, так же грациозно скрылась за тяжелой дверью, щёлкнув замком.
