Утро началось подозрительно хорошо.
Слишком ровно щебетали птицы. Слишком вежливо шумели деревья. Даже наш петух Василий – тот, что каждое утро кукарекает строго в 04:07, потому что, по словам бабки Глаши, он "вышколенный" – сегодня промолчал. И в воздухе будто что-то стояло: тягучее, как медовый пар над самоваром, и такое же приторно-непонятное.
Я сидела у калитки и грызла хлебную корочку. Небо было бледно-голубым, как молоко, если в него капнуть чуть чернил. Река лениво блестела между деревьями, в траве играли солнечные пятна, а в пыльной тени под яблоней грелась кошка соседки Аграфены – толстая, белая, с выражением лица, будто она лично терпит всю эту деревню уже лет двадцать.
Всё было… слишком мирно. И я, как любая уважающая себя местная «травница», сразу насторожилась.
Зато баба Глаша – та, которая знает, кто у кого ночью шмыгал под окно, кто с кем ходил в лес и зачем… Отвлеклась! Так вот, баба Глаша уже стояла на крыльце. Руки на поясе. Седые волосы стянуты в пучок, в глазах – сверкающее недовольство всем живым. На ней была неизменная кофта с вышитыми черными цветами и юбка, которую она шила лет сорок назад, и до сих пор считала «выходной».
– А ну иди в дом, Мэл, – прокаркала она, сверкая глазами, – чувствую затылком: что-то надвигается. Воздух тянет на беду.
– Может, это просто гроза?
– Да с какой радости?! На небе ни облачка, а суставы у меня ноют! А ещё наш петух молчит!
Я хотела было усмехнуться, но тут земля под моими ногами чуть дрогнула. Легко. Едва-едва. Но достаточно, чтобы птицы взметнулись в воздух, а вдалеке над дорогой поднялся столб пыли.
– Орки… – прошептала я.
– ОРКИ!!! – заорала баба Глаша с такой мощью, что, по-моему, сама себя испугалась.
И началось.
Хлопнула одна дверь. Потом вторая. За ней третья. Пару детей с воплем спустились с крыши. Кто-то, возможно, уронил тележку. Кошка Аграфены исчезла. Даже пчел не было. И вся деревня Тихолесье, как по команде, начала превращаться в мышь при виде дракона.
Зашипели ставни. Захлопнулись лавки. Бабы побросали корзины и побежали подземными тропами (да-да, у нас даже подземные тропы есть, вырытые за зиму, храним общий урожай).
А я… осталась сидеть на завалинке с хлебом в руках. Медленно встала.
– Мэл, ты что, дурная?! – прошипела из-за плетня Аграфена. – Прячься! Сейчас начнут резать, проклинать, жениться!
– По-моему, ты путаешь с ярмаркой, – буркнула я.
– Говорю тебе, они злобные! Огромные! С клыками! Баба Марта ещё в девяностом году вышла к оркам, так её потом неделю искали!
– И нашли же, – напомнила я. – В орочьем стане. В дорогом вышитом платке. С куском жареной ноги и кольцом на пальце.
– Да, но кроме платка то на ней ничего не было!
Я отвернулась, чтобы не заржать. И всё равно заржала.
Солнце уже поднялось выше. Дорога, ведущая в деревню, пылила и дрожала. И над ней, как из сказки, выросли они.
Первыми шли кони. Нет, не кони – какие-то дьявольские создания на четырёх копытах, с гривами как у горных козлов, мускулами как у деревенских мужиков, если бы они качались, и глазами полными… хм… философии. Как-будто им этот мир понятен, и они просто плывут по течению.
А следом – орк. Главный. Без шлема. Без коня. И без всякого стыда за свою внешность.
Он был высокий. Ну то есть высокий.
Где-то под два метра и немного. Кожа – серовато-зелёная, как старая бронза. Волосы стянуты в тугую косу, по которой можно было бы взобраться по нему как на башню.
Одежда – коричневая, с кожаными вставками и металлическими бляшками, блестящими на солнце. Глаза – чёрные. Рот – с клыками. Красивыми, беленькими. Проклятие.
Он шёл, как будто не по пыльной дороге, а по парадному ковру. Шёл так, будто не он к нам заявился, а мы к нему
