Мне так жарко, что я задыхаюсь.
«This is the greatest sho-ow!»
-колотитсясердце.Раскаленные
добела прожекторы задымлены, но все равно слепят – я не вижу ни
зала, ни стен, ни арены, ни близкого купола, только перекошенное от
ненависти мужское лицо и алые царапины от его левого глаза до
подбородка.
Как же вовремя вошла я в
гримерку.
«Where it’s covered in all the
colored lights,
Where the runaways are running
the night…»
- Стерва, - слышу я сквозь
музыку, - больная ты стерва! – и тоже кричу, что-то оскорбительное
и злое.
Меня трясет – от обиды, от
ярости, - и от страха.
Потому что я знаю, что будет
дальше.
Мое кольцо замедляет вращение. Я
выхожу в арабеск, по-кошачьи вывернувшись, усаживаюсь на влажную
дугу, послав воздушные поцелуи, соскальзываю вниз и…
Падаю.
Падаю, падаю, падаю, падаю,
падаю…
…и мир опять взрывается болью.
За два года боль стала моей верной
подругой. Острая, жгучая, тянущая, давящая, рвущая, иногда – как
сейчас – режущая грудь, и, часто дыша, я потянулась за таблетками.
Попыталась потянуться – рука не двигалась.
Ч-черт!
Ненавижу эту беспомощность!
Еще раз. Колеса совсем рядом, на
тумбочке.
Как советовал невролог, я
представила свою правую руку, длинную, очень белую без автозагара и
бронзера. Припухшие пальцы сжимаются в кулак, локоть упирается в
модную холстяную простынь и… Ничего.
Твою мать!
«Переломы и невралгии наложились на
глубокое эмоциональное потрясение. Визуализируйте движения, Анна.
Так будет проще». Что вы говорите.
Вдох-выдох.
Рука. Белая, с голубыми дорожками
вен и яркой татуировкой с тыльной стороны – иссиня-черный ловец
снов от запястья до локтя. Пальцы с опухшими суставами. Ладонь.
Видимо, я не шевелилась ночью - тело затекло так, что кажется не
моим. Остро ощущалась только грудь – не ноги, не вечно ноющий
затылок, не…
…ни даже подушка.
Паника накатила душной волной. Что
со мной?! Почему я не чувствую подушку?! Проклятую ортопедическую
подушку, на которой невозможно лежать?! Жаркое одеяло?!
Простынь?!.. Почему я не могу открыть глаза?!.. Это что, все?!
Конец?! То, о чем предупреждали?! Господи, пожалуйста, забудь все,
что я говорила, я согласна на изломанное тело, на изматывающие
бессмысленные процедуры, на сочувствие, от которого я прячусь за
темными стеклами очков. На трость, костыли, на коляску, я не хочу
как сейчас!
- А-а-ах…
Глаза вдруг открылись.
Широко-широко, и я застыла, шокировано глядя на стилет, всаженный
мне под ребро. Синюю стекляшку рукояти обрамляла мелочь голубых
острых бусин, похожих на жемчуг, бело-голубая сталь чуть заметно
светилась. Я почувствовала ее холод и пульсирующий жар в сердце,
влагу из уголка рта, холодные мокрые щеки... Только я больше не
умею плакать.
Кинжал сжали тонкие руки и снова это
рыдающе-стонущее «А-а-а...»
А потом я повернулась на бок.
Через боль, но так легко и просто,
что не сразу поняла, почему обзор сместился и вместо рукояти перед
глазами замаячили обтянутые светлой юбкой колени и каменные плиты.
Да какого черта здесь происходит?!
- А-а-а…
Руки, больше смахивающие на птичьи
лапы, шевельнулись, и черный от крови кинжал пополз из тела.
- А-а-а…
Больно не было. Скорее, неприятно –
будто опять снимают швы и вытягивают нитки, - но… Какие нитки?! У
меня стилет в груди! – снова поднялась истерика. – В квартиру
вломились?! Почему не сработала сигнализация?! Где Герда, моя
медсестра и сиделка?! Где ее слюнявая псина, «прекрасный
охранник»?! Что со мной?! Почему я жива?!
- Герда! – попыталась крикнуть я, но
получилось только скулящее «А-а-а…» Руки не слушались, продолжая
вытягивать сталь. Не разжимались, не опускались, только дрожали,
будто расширяли рану.
Нет! – взвыла я, понимая, что еще
немного, и кровотечение будет не остановить. – Нет! Стой!
Прекрати!
