Пятничный вечер был вязким, как сироп из тоски и ожидания. На кухне старой квартиры, где в потолке дышит плесень, а окно никогда не закрывается плотно, шумела компания. Кто-то лил себе в стакан слишком много, кто-то смеялся не по делу. В этом беспорядке – она. Настя.
Сигарета в пальцах. Тонких, как у пианистки, хотя она ни разу не играла. Губы с помадой, будто её только что поцеловали. Она говорила громко, но как-то… в сторону, как будто даже в этот момент была где-то дальше. Не здесь.
Костя стоял чуть поодаль. Он пришёл с другом – не ради веселья, просто потому что не хотел быть дома. Он не пил. Не курил. Не вписывался. Но и не торчал в углу с телефоном. Просто наблюдал, как будто его призвали сюда не люди, а судьба.
Настя заметила его почти сразу. Он выделялся: взглядом – ясным, чистым, как стекло, и при этом с болью внутри. Она подошла сама.
– А ты – как будто вся в дыму, – ответил он.– Ты странный.
Она рассмеялась. Искренне. Как будто давно не слышала ничего, кроме подкатов и фальши.
– А если скажу, что из-за тебя?– Не пьёшь?– Нет. – Не куришь? – Нет. – Зачем ты тогда здесь?
Настя замолчала. Сигарета догорела. Она выбросила её в раковину, а потом просто села напротив него, на старый подоконник, закуталась в одеяло и… слушала. Он говорил мало, но каждое его слово будто вонзалось в сердце: без дешёвых понтов, без позы. Он был настоящий. А она… не привыкла к настоящим.
А Костя – про тренировки, про злость на себя, про то, как иногда молится в темноте не Богу, а тому, кто смотрит на него из зеркала, когда никого нет рядом.В ту ночь они ушли вместе, но не в постель. Просто гуляли до рассвета, по пустым улицам, где тени становились длиннее их шагов. Настя рассказывала, как сбегала из дома в 16, как впервые попробовала алкоголь одна на крыше, как никто не держал её – и никто не мог остановить.
Она курила на ходу, а он смотрел, как дым размывает её черты. И не чувствовал отвращения. Ни грамма. Ему казалось, что она – как пепел: красивая в падении, и теплая, пока ещё тлеет.
– А ты такая, как никто, – отвечал он.– Ты не такой, как все, – шептала она.
И с этих слов началась их история. Неровная. Громкая. Но живая.
Они гуляли часто. Не как влюблённые, а как будто оба боялись этого слова. Просто вместе. Просто рядом. Настя закуривала, прикрывая ладонью огонёк зажигалки, а Костя в это время смотрел на её щёки, розовеющие от холодного воздуха. Он знал: она не замечала. Или делала вид, что не замечает.
Он никогда не говорил прямо. Но вместо слов была забота. Он приносил ей тёплый чай в термокружке, когда они шли гулять по пустым улицам поздно вечером. Он запоминал, какие сигареты она курит, и однажды просто молча положил ей в карман новую пачку – «на всякий». Он не трогал её привычки. Не осуждал. Просто принимал – с её запахом табака, с её вечно тёплыми пальцами и сломанной жизнью.
– Спасибо, ты просто очень вежливый, – как-то сказала она, открывая термокружку. – Как воспитанный мальчик из хорошей семьи.Настя же… воспринимала это по-своему.
Костя усмехнулся. Не стал объяснять, что это вовсе не воспитание. Что каждый её шаг звучит в его голове, как музыка. Что её голос он помнит даже во сне. Он просто продолжал быть рядом. Молча. Как стражник у чёрных врат, которых она не замечала.
Иногда она смеялась над ним. Легко, без злобы.
– Ты не устанешь быть таким правильным?– Ты правда не пьёшь вообще? Даже по праздникам? – спрашивала, затягиваясь и выпуская дым в небо. – Нет.
Он не отвечал. В его голове уже был другой вопрос: а устанешь ли ты быть с тем, кто так сильно тебя любит, что готов раствориться в тебе?
Признание пришло, как обычно – не вовремя. Он не готовил его, не репетировал перед зеркалом, не искал идеальных слов. Просто однажды, в тусклом свете уличного фонаря, где снег уже превращался в кашу, он остановился. Настя шла вперёд, болтала о какой-то глупости, про соседку с собачкой. И вдруг обернулась.
