Первым пришло обоняние. Резкий, неумолимый запах антисептика, врезающийся в ноздри, словно лезвие. Он существовал в темноте, единственная нить, связывающая его с миром. Потом к нему добавился далекий, монотонный пик-пик-пик, ритмичный, как метроном, отсчитывающий секунды небытия. Звук был якорем, не позволяющим окончательно уплыть в черную, безвоздушную пустоту.
Затем попыталось вернуться зрение. Сначала это были лишь размытые пятна света, пляшущие веками. Он заставил их открыться, и мир предстал в виде мутного марева. Белый потолок, залитый холодным светом, белые стены. Тени, которые колыхались, принимая смутно знакомые очертания.
– Алексей? Алексей, ты слышишь меня?
Голос. Женский. Пронизывающий туман в его голове, как луч прожектора. Он знал этот голос. Знавал. Он был сладким, как мед, и теплым, как летнее солнце. Но сейчас в его тембре звенела фальшивая нота, металлическая и чужая.
Он медленно, с титаническим усилием, повернул голову на подушке. Боль, тупая и всеобъемлющая, пронзила каждую клетку его тела, но была почти желанной после долгой анестезии чувств.
Рядом с кроватью сидела женщина. У нее были карие глаза, огромные, полные слез. Темные волосы, собранные в небрежный пучок, из которого выбивались отдельные пряди. Изумительно знакомые скулы, родинка над левой бровью, та самая, которую он целовал тысячу раз. Лицо Лены. Его Лены.
Но это был не ее взгляд.
Взгляд Лены всегда был живым, искрящимся, в его глубине плясали чертики озорства или теплилась нежность. Этот взгляд был иным. Он был правильным, точным, как фотография, но без души. Глаза смотрели на него с показной, отрепетированной заботой, а в самой их глубине, за стеклянной пеленой слез, таилось что-то холодное, наблюдательное и абсолютно пустое.
– Лена… – его голос был хриплым шепотом, царапающим горло.
– Я здесь, родной. Я здесь. – Она протянула руку, чтобы коснуться его ладони.
Ее пальцы были мягкими и теплыми. Такими, какими должны быть пальцы жены. Но в ту секунду, когда они соприкоснулись с его кожей, по телу Алексея пробежал ледяной спазм. Это был не импульс любви, не долгожданная связь. Это было отвращение. Первобытное, животное чувство опасности. Его инстинкты, дремавшие в коме, кричали: «Чужой!»
Он резко дернул руку.
Женщина, назвавшая себя Леной, замерла. Слезы на ее глазах застыли, но в них мелькнула не боль, а что-то иное. Мгновенная вспышка… раздражения? Затем она снова натянула на лицо маску страдания.
– Алексей, что случилось? Это я, твоя Лена.
– Нет… – прошептал он, отворачиваясь к стене. Ему было мучительно больно двигаться, но еще мучительнее было смотреть на эту безупречную копию. – Ты не она.
В тот день в палату пришел врач. Высокий, сутулый мужчина лет пятидесяти с умными, усталыми глазами за очками в тонкой металлической оправе. На белом халате красовался бейджик: «Петр Сергеевич Орлов, врач-невролог».
– Алексей Викторович, рад вас видеть в сознании, – его голос был спокойным и профессиональным. – Вы перенесли тяжелую черепно-мозговую травму в результате автомобильной аварии. Три недели вы были в коме. Сейчас ваше состояние стабилизировалось, и мы можем начать реабилитацию.
Алексей молча смотрел на него, пытаясь собрать в кучу обрывки мыслей. Авария… Он помнил дождь, мокрый асфальт, отсветы фар встречной машины, выехавшей на его полосу… И все.
– Моя жена… – начал Алексей, с трудом выговаривая слова.
– Елена Михайловна была здесь каждый день, – мягко сказал Орлов. – Она практически не отходила от вас. Это огромная удача, что у вас такая преданная супруга.
– Это не она, – тихо, но четко произнес Алексей.
Врач перестал писать что-то в истории болезни и посмотрел на него пристально.
