Глава 1: Обычный день, необычный человек
Рассвет над Москвой был скорее обещанием света, чем его исполнением. Серый, промозглый, он цеплялся за крыши домов и черные скелеты деревьев в сквере напротив, словно нехотя уступая место утру. В таком свете здание школы №17 выглядело особенно монументальным и немного угрюмым – бетонный исполин советской эпохи, с высокими окнами, широкими лестницами и неизменным запахом чистящих средств, старой древесины и детства, смешанного с потом.
У главного входа, в своей будке размером чуть больше телефонной, уже сидел Федор Михайлович Белов. Ровно в 6:45, как и каждый будний день вот уже пять лет. Ровность его прибытия была почти механической, лишенной суеты. Он снял темно-синюю куртку, аккуратно повесил ее на крючок за дверью, поверх нее – шапку-ушанку, чуть потрепанную по краям, но чистую. Под курткой оказалась такая же темно-синяя рубашка с нашивкой «Охрана», идеально отглаженная, пуговицы застегнуты до самого верха, подпирая крепкую, чуть смуглую шею. Он был высок, под метр девяносто, но сутулился едва заметно, словно стараясь стать чуть ниже, менее заметным. Широкие плечи, мощная грудь, выдававшие былую силу, сейчас были скрыты под свободной формой. Лицо – изрезанное морщинами, как старая карта трудных дорог. Глубокие борозды у рта, лучики у глаз, засевшие в уголках, но сами глаза… Глаза были особенными. Темно-серые, почти стальные, они смотрели из-под густых, нависших бровей с невероятной, спокойной сосредоточенностью. В них не было ни скуки, ни раздражения, только всепоглощающее, тихое внимание. Он осматривал пустой пока двор, подъездную дорожку, сквер напротив. Каждый кирпич, каждую ветку, каждый силуэт вдалеке. Медленно, методично. Как сканер.
На столе перед ним – журнал посетителей, ручка с привязанной к столу веревочкой, рация в зарядной базе, кружка с чаем, еще горячим. Он достал из кармана брюк затертый портсигар, вынул самокрутку – тонкую, аккуратную. Закурил, не торопясь, втягивая дым глубоко в легкие и выпуская его медленной струйкой в приоткрытое окошко будки. Движения его были экономичными, лишенными лишнего размаха. Каждое – точно рассчитано, доведено до автоматизма. Даже курение было не привычкой, а ритуалом, частью утренней подготовки к дню.
Первыми в школу начали приходить учителя. Мария Петровна, историчка, вечно спешащая, с охапкой тетрадей и сумкой на колесиках. Белов кивнул ей, не улыбаясь, но в его кивке была вежливость. Она ответила коротким «Доброе утро, Федор Михайлович!» и скрылась за тяжелой дверью. Потом – молодой физрук, Игорь Сергеевич, в спортивном костюме, весело поздоровался: «Федор Михалыч, здравия желаю!» Белов снова кивнул, чуть заметнее, чем Марии Петровне. Молодость и энергия физрука, кажется, не раздражали его, но и не вызывали отклика. Он просто фиксировал факт прибытия.
Затем двор начал наполняться детьми. Сначала старшеклассники – группами и поодиночке, с наушниками в ушах, погруженные в свои телефоны, громко смеющиеся или угрюмо бредущие к порогу. Потом среднее звено – более шумное, стайное. Наконец, младшие – их привозили родители, они выскакивали из машин, кричали «Пока!» и бежали к школе, яркие куртки мелькали, как попугаи.
Белов наблюдал. Всегда наблюдал. Его глаза, казалось, видели не просто детей, а траектории их движения, потенциальные точки столкновения, слишком громкие голоса, которые могли перерасти в ссору. Он редко вмешивался голосом. Чаще – присутствием. Достаточно было ему сделать шаг из будки, и громкий спор двух восьмиклассников утихал сам собой. Достаточно было его стального взгляда, направленного на мальчишку, пытавшегося прокатиться на перилах лестницы в вестибюле, как тот немедленно сползал вниз. Дети его уважали. И побаивались. Не потому что он кричал или угрожал. Нет. Просто от него веяло чем-то… нерушимым. Как скала. И его молчание было красноречивее любых окриков. Они звали его «дядя Федя» или «Федор Михалыч», но всегда с оттенком почтительности.
