Ох, и весело же в лесу перед ночью на Ивана Купалу. Девицы,
молодцы ветви для костров собирают, шутят, перекликаются. Старшие,
так те серьёзно к очищению готовятся. У кого ребятёнок, аль ещё кто
болящий, вещичку его припасают — в костре сжечь. Сгорит одёжка —
отступит хворь. Детворе и вовсе раздолье. Взрослым не до них, знай,
себе бегай — домой загнать некому.
Друзья Степашкины насмотрелись, как девицы гадали — венки в воду
бросали, да и купаться отправились. Степашка с ними не пошёл.
Углядел мальчишка, что у сестры Ольгицы венок утоп, значит, не
бывать ей в этом годе замужем. А ведь обещал сестрице Тимоха на
мясоед сватов заслать. Погрустнела Ольгица, а уж когда Тимоха за
хворостом с Таньшей, подружкой её, отправился, совсем с лица
спала.
Степашка и раньше замечал, как Тимоха на Таньшу пялится,
подслушал кое-что — на мальцов, под ногами крутящихся мало кто
вниманье обращает. Давно бы рассказать о том сестрице, да жалко
было. Вдвоём они были у тятеньки с маменькой, остальные детки во
младенчестве померли.
А теперь Степашку как обухом по голове стукнуло – прошлогодь
соседская Авдотья от любви несчастной топилась. Хорошо пастух
увидел, спас. А вдруг и Ольгица что с собой сделать удумает. Глядит
мальчишка, а сестра-то и впрямь потихоньку от других девок
отделилась и в лес пошла. В другую сторону. Туда, где озеро лесное
с Русалочьим омутом.
Огляделся Степашка, не видать родителей. Так ведь пока проищешь,
уйдёт Ольгица. За сестрой Степашка направился, за деревьями, да
кустами хоронясь. Темнеть начало, костры разожгли. Давно мечтал
Степашка через костры попрыгать, да разве до того. Послышалось
мальчишке — вроде как всхлипывает сестрица. Сердце сжалось. В
голове всякие каверзы против Тимохи рождаться стали. Ишь какой
ухарь, обидел девицу и рад. Ужо будет тебе колючка под седло или
дёготь на ворота. Правда, ворота дёгтем девкам мазали. Ничего, тем
обиднее.
Степашка стал припоминать, где тятя бочку с дёгтем держит, да
чуть и не упустил Ольгицу. Она на тропку свернула неприметную. У
Степашки от сердца отлегло: не к озеру. Да только вновь сердечко
забилось. Понял куда сестра идёт. Ходили они намедни по ягоды, да
полянку нашли, где папоротник рос. Большой, старый, видать. Ольгица
тогда брату и рассказала, как в ночь на Ивана Купалу папоротник
цветёт. Говорила, хранит его в эту ночь сила нечистая. Если не
испугаешься, из лап нечисти цветок вырвешь, любое желание
исполнится. Хочешь — клад откроется, хочешь — все тебе подчиняться
будут, хочешь — любушку своего на всю жизнь приворожишь.
Вспомнил Степашка, как засмеялась тогда Ольгица, сказала, что уж
ей-то Тимошу привораживать без надобности. От воспоминанья Степашка
так зубами скрипнул, испугался — сестрица услышит. Тут они к
полянке вышли. Сестра на тот край пошла, к папоротнику, а Степашка
за кустами остался. Понял, никуда не денется Ольгица, полуночи
ждать будет.
Присел на травку, спиной к дереву прислонился и, видать,
задремал, потому как вздрогнул от звонких девичьих голосов.
Выглянул — сестрица Ольгица с какой-то незнакомой белобрысой девкой
ругаются. Того гляди друг другу в космы вцепятся. Ну, тут Степашка
за сестрицу не переживал. Это она перед Тимохой овечка безропотная,
а так бойчущая. Не повезло белобрысой. Успокоился Степашка, да
рано. Сзади голос скрипучий раздался:
— А не мал ли ты отрок, чтоб за девицами подглядывать?
Обернулся мальчишка. Дедок стоит у дерева, седенький,
сгорбленный, борода до пояса. Не с их деревни, пришлый, может с
Озерков, может, ещё откуда.
— Я, дедка, не подглядываю, а приглядываю. Тимоха сестрицу мою
бросил. Вот слежу, чтоб с горя руки на себя не наложила, в омут
чтоб не кинулась от любви несчастной, — Степашке захотелось хоть с
кем-то поделиться своей заботой.
