С Алёшкой, соседским парнишкой, который жил через два двора от
дома Любиных родителей, она дружила с детства. Играли вместе с
босоногой сельской ребятнёй, купались в неглубокой речке,
протекающей за околицей. Повзрослев, воровали коней в совхозной
конюшне, чтобы покататься ночью по степи. На дразнилки ребятишек
«тили-тили тесто жених и невеста» особо не обращали внимания. Так,
шутя, разгонят малышню. Сельчане привыкли видеть их вместе, поэтому
никто не сомневался, что до свадьбы всего ничего осталось. Всего
лишь отслужить Алёшке в Армии, а Любе к тому времени сдать
выпускные экзамены в школе.
Алёшка, весёлый белобрысый здоровяк, ни разу не обидел Любу ни
словом, ни действием. Она ещё в девятом классе училась, как ему
повестка пришла в Армию. Так не целованной и осталась.
– Ждать будешь? – спросил он толи, шутя, толи всерьёз, перед
тем, как сесть в автобус с призывниками.
– Буду, – не задумываясь, тихо ответила она.
А как не ждать, коль до Армии не расставались. Попробуй не
дождись, так бабульки сплетницы ославят на всё село, потом
отмывайся всю жизнь. Да и нравился ей этот вечно улыбающийся,
спокойный парень. Ждала. Письма писала. И ответы приходили. А вот
месяцев за восемь перед возвращением замолчал Алёша. Перестали
приходить письма. Поплакав немного, Люба успокоила себя.
– Ничего, вернётся солдат, разберёмся. Да и обо всём уже
написали, наобещали друг дружке, так чего зря бумагу переводить.
Сам просил ждать его, а я, раз обещала, слово своё до конца
сдержу.
После получения аттестата девчонки подружки разбежались,
разъехались по окрестностям, только Люба никуда не поехала. На их
уговоры поступать с ними за компанию отвечала:
– Алёшку дождусь, тогда решим. Может, вместе подадимся в
город.
Дождалась. Осенью вернулся солдат. Да как в кино каком-то
показывали. Идёт по улице сам в форме, цацки блестящие навесил на
мундир, а рядом с ним, смущаясь от высыпавших на улицу любопытных
глаз, семенит жена.
Принесла обидную весть Любе школьная подружка Настька. Влетела к
ней в дом, раскрасневшаяся от быстрого бега, и выпалила с
порога.
– Люба, ты только не переживай, – твердила она, укрощая своё
дыхание, – ты только не плачь.
От такого предупреждения Люба села на табурет, ожидая самого
страшного известия.
– Что? Что случилось? – еле выговорила она.
– Там, там, – Настя никак не решалась произнести, что там
произошло, пока Люба сама не выскочила во двор, как раз в тот
момент, когда Алёшка проходил мимо её калитки.
На улице, увидев солдата, Люба хотела кинуться ему на шею, но
вдруг услышала тихое: – Здрасьте, – поздоровалась с ней миловидная
девушка, шедшая рядом под ручку с Алёшкой, а он просто кивнул ей
головой, будто вчера они с ним виделись.
– Здрасьте, здрасьте, – за Любу с издёвкой в голосе ответила
Настя, – нет, ты видала? У неё пузо до носа, а она, здрасьте! Вот
народ!
Весь вечер Люба провела в слезах.
– Да не реви ты, – успокаивала её мать, – не реви, доча, ему ещё
отольются твои слёзы. Это что такое ждать велел, а сам не дождался?
Ничего, и тебя замуж отдадим! Я вон, какое приданное тебе собирала!
Зря, что ли?
На следующий день Люба подбежала к окну, услышав ругань и
истошные крики своей и Алёшкиной матери. На пыльной сельской
дороге, в окружении любопытных глаз соседских тёток, женщины
таскали друг друга за волосы. Наконец, громко ругаясь, мать Алёшки
оттолкнула от себя, не отстающую от неё по части старых русских
определений Любину мамашу и сложила руки бубликом на месте, в
котором у неё должна была определяться талия.
– Кто письма два года слал? Обнадёживал! – кричала мать
Любы.
– Ленин тоже обнадёживал, что жить при коммунизме будем, а воз и
ноне там! Так что с того? – отвечала ей Алёшкина мама, – он что,
мой Алёшка, обещал чего? – увидев подбежавшую к своей матери Любу,
Алёшкина мама обратилась к ней, – он тебе что, обещал жениться?
