Вместо пролога
Вечер, промозглый и сырой, с
монотонным моросящим дождем, приглушающим звуки и чувства, был как
раз таким, как хотелось. Вечер для темных дел, идеальное время для
самоубийц, насильников, тихих психозов в убогих комнатках и блеска
остро отточенного ножа из подворотни — именно так воспринимала
подобные вечера добрая половина всех этих примитивно мыслящих
недочеловеков, не имеющих сути.
Пора между волком и волчицей…
Порыв ветра, стряхнув влагу с редких
листьев разлапистого дерева, швырнул облако водяной пыли в лицо
стоящему в тени человеку в наглухо застегнутом плаще с капюшоном.
Глаза были закрыты, неподвижны. Тем не менее, Он смотрел, слушал —
наблюдал. И ждал, долго и терпеливо, словно отгородившись от
пьющего его силу мира, заняв при этом единственную удобную позицию,
с которой мог видеть все, что его интересовало. Ему было много лет,
Он владел многим и многое умел, и он знал: его единственный союзник
— терпение — иногда превращается в палача. Как сейчас.
А улица оставалась такой же пустой,
придавленной влажным воздухом, пропитавшимся осенним ядом с запахом
смерти и разложения, который щекотал ноздри, как будто хотел
отвлечь, заставить думать о другом, перестать смотреть и слушать,
как стонет земля, задыхаясь под тяжестью каменных коробок-домов и
асфальта, как жалуются друг другу на свои болячки продрогшие
деревья, как зло гудит мертвая безликая сила в фонарном столбе с
разбитым глазом, не находя выхода своей ненависти. Он тоже не
находил. Пока.
Мир был похож на выверт чьего-то
больного сознания, чужим и всеядным. Не обладая достаточным запасом
собственной силы, тянул ее из всего, что попадалось, жадно и
нетерпеливо, спутывая следы и завязывая силовые нити в такие узлы,
что не снились ни одной начинающей кружевнице в самом страшном сне.
Но одну из этих нитей он не потерял бы нигде и никогда. Ее цвет…
цвета были редкостью даже в мире, ставшем ему родиной. Такой след
оставлял… нет, не враг, скорее не друг, поскольку личной
неприязни к нему он не испытывал. Этот не друг, несмотря
на свою молодость и неопытность, был умен, изобретателен и
практически равен ему по силе, но не уверен в себе. Последнее
вполне объяснялось недостаточным количеством практики. К тому же
мальчишка вряд ли до конца понимал, во что его втянули.
Фон улицы изменился. Глаза под
закрытыми веками дернулись в сторону источника возмущения и
вернулись в исходное положение. Фигура потеряла очертания, стала
расплываться, пока не слилась с тенью. В мокром дождливом мареве
раздались шаги. Торопливые. Кто-то шел — уже почти бежал — прямо по
дороге. Он умело скрывал свою суть, этот юнец, но не настолько,
чтобы полностью закрыться от него. Где угодно, но только не в этом
мире. Остановился. Приоткрылся — неосторожно — в сотый раз
проверяя, не ошибся ли, и вдруг обернулся. Глаза впились в тень под
деревом…
Пора между волком и волчицей. Еще не
ночь, но уже не вечер. Самое время.
I
Город горел. Странный город, словно
сошедший со страниц исторического романа о средневековой Европе,
стонал и выл от страха и боли множеством голосов. Красное на
красном: небо — багровый туман, улицы — алые цветы пожаров, люди —
огненные блики в глазах и на лицах и кровь.
«Это всего лишь сон, просто сон, но
он так пугающе реален…»
Она стояла посреди улицы, а вокруг…
Стоило на секунду задержать взгляд на чем-то одном, как суматошная
круговерть рассыпалась на отдельные детали. Бежали прочь от огня
люди, боролись… (за свою жизнь?) с остервенением диких зверей,
кидаясь на других. Впрочем, за свою жизнь боролись как раз те,
другие, с бледными лицами.
