Мои пальцы почти машинально коснулись стеклянной поверхности
гроба. Она была ледяной. Как и вчера. Как и две недели назад, когда
я положил в него отца. Я не смог доверить это дело машинам и
предпочел сам обмыть и одеть его, прежде, чем отправить в последний
путь – в кремационную печь станции. Да вот только никуда я его так
и не отправил. Это, наверное, звучит совсем нездорово, но я никак
не мог расстаться с единственным человеком, которого я знал.
Превратить его окоченевший труп в горстку пепла и остаться одному
на этой громадной запустелой станции, рассчитанной на сотню тысяч
таких, как я, остаться одному во всей гребаной вселенной - это было
выше моих сил.
Сквозь дымчатое стекло гроба я мог видеть безмятежное выражение,
застывшее на его сморщенном стариковском лице. Он умер во сне,
совсем тихо, той смертью, которая подобает его возрасту. 127 лет.
Чертовски длинная жизнь. Наверное, я должен был переживать целую
палитру чувств: тоска по умершему родителю, глубокое горе. Но в
действительности я был очень зол. Какого хрена он так поступил?
Безответственный старый козел! Однажды он оказался в таком же
положении, как я сейчас, и вместо того, чтобы принять на себя
ответственность и умереть в одиночестве, поставив точку в
затянувшейся истории человечества, он струсил и создал меня.
Переложил всю ответственность со своих дряхлых плеч на мои. А
может, просто устал от одиночества. На кой хрен надо было создавать
меня, когда тебе уже сто с лишним лет?! Чтобы было, кому стакан
воды подать перед смертью? Но старик струсил - и вот он я.
Последний человек в мире, родившийся из пробирки, чтобы наконец
поставить точку. С сотней лет одиночества впереди. Да хоть бы их
было двести, я не поступлю, как отец. Нет уж. На мне все и
закончится.
Наконец, я собрал волю в кулак. Так не может продолжаться вечно.
Надо сделать это сейчас, на волне злости, иначе потом мне снова не
хватит духу. Я нажал одну за другой несколько кнопок, не давая себе
времени, чтобы снова начать колебаться. Заиграл сумрачный и
торжественный марш, и гроб медленно поплыл вперед по гладким
металлическим направляющим. То и дело тяжеловесная поступь марша
спотыкалась о помехи, и это придавало всему действу вид какого-то
наспех сляпанного фарса: фальшивая музыка, стеклянный гроб, лениво
ползущий к раскаленной печи, и отпрыск почившего: лохматый,
заросший бородой за последние две недели, растеряно стоящий в
пижаме посреди похоронного зала станции, слишком большого и слишком
помпезного для этой маленькой семейной церемонии.
- НЕ ПЛАЧЬ, МАЛЫШ САЙМОН, НАЙДЕМ ТЕБЕ НОВЫХ ДРУЗЕЙ... -
проговорил, запинаясь, электронный голос над моим ухом.
Да, впереди лет сто наедине с огромной опустевшей станцией, и ее
впавшим в маразм искусственным интеллектом. Сегодня, видимо
осознавая всю мрачную торжественность случая, он хотя бы вспомнил
мое имя. На этом его успехи закончились: я уже давно не был
малышом, и я не плакал. Я почувствовал волну паники, глядя, как
гроб подъехал к похоронному шлюзу, но не пошевелился, продолжая
смотреть. Створки похоронного шлюза захлопнулись, навсегда скрывая
от меня стеклянный гроб и словно бы мирно отдыхающего в нем отца.
Музыка, спотыкаясь, словно пьяная, понемногу стихла и я побрел
прочь из похоронного зала.
- САЙМОН, МНЕ... КАК ЭТО? МНЕ НУЖНО ТЕБЕ ЧТО-ТО СКАЗАТЬ, МАЛЫШ,
- все так же запинаясь, сказал ИИ.
Создавая эту станцию, мои далекие предки наделили ее поистине
гениальным искусственным разумом. Но сотни лет эксплуатации
показали, что чем сложнее ИИ, тем больше он повержен недугам,
напоминающим недуги человеческого мозга. Отец рассказывал мне, что
когда-то наш ИИ, названный по имени станции Орфеем, действительно
нес в мир красоту и гармонию, но однажды в нем что-то расстроилось,
и люди на станции, уже не чета своим предкам, так и не смогли
найти, где поломка. Старик Орфей становился все хуже и хуже, и под
конец совсем впал в маразм. Теперь он способен выполнять только
простейшие действия да нести какую-то околесицу. Хорошо, что вся
автоматизация станции дублирована дополнительными системами, а не
то человечество прекратило бы свое существование значительно
раньше. Впрочем, может, оно было бы и лучше?
