«Старая дура»
Тина очнулась, как от удара. Удара чудовищной силы. И оттого в
душе забили все колокола тревоги. К счастью, память ещё не предала
свою хозяйку. Затрясла перед скачущим сознанием спасительным
воспоминанием: ты в клинике! Ты в хороших руках.
Что правда, то правда – мельком подумалось ей. Руки в клинике и
вправду хорошие. Головы светлые, манеры обходительные, терпение у
персонала безграничное. Оно и не странно: при тех деньжищах, что
уплачены за её последние денёчки на этом свете. Организм с трудом
наскребает силушки на дёрганное туканье одряхлевшего сердца.
Остальное ему уже не по силам.
И это он у неё ещё молодцом. Вот уже и зрение отказало, и слух
сдаёт, а сознание по-прежнему чистое. Мысли не путаются, память
работает, как часы. Даже валяясь в клинике бесчувственным бревном,
она могла говорить с Митенькой. Господи! Не выразить, как она
благодарна за время, подаренное ей на то, чтобы поднять внука.
Успела, Господи. Всё успела. Невыразимо ценный дар судьбы.
Неоплатный.
Не внука, а правнука – подсказала зловредная
поперечница.
Единственная её задушевная подружка – и смех и грех. Верней,
душевная. Настоящие-то подруги все ушли одна за другой – она дольше
всех протянула. Новых заводить уже вроде ни к чему. Вот и завела
себе придуманную – как нынче модно говорить, альтер эго. А та
оказалась редкой злыдней: что ей не скажи, всё норовит поперёк
встрять. Оттого и поперечница. У неё и само имя поперечное,
вывернутое наизнанку: Анит.
А тебе иных и не надо – ехидничала та. Ты и прежних-то
подруг больше терпела, нежели в них нуждалась. Почти девяносто лет
на свете прожила, а душевности так и не нажила. Сухарь, а не
женщина. Мымра толстокожая!
Тина отмахнулась от зануды. Не тот сейчас настрой, чтобы
собачиться со всякой там старой плесенью. Все думы об одном: когда
она умрёт, Митюша останется один. Совсем один. Как некогда он
единственный выжил в той клятой автокатастрофе, что унесла жизнь
всей семьи. И его отца с матерью. И деда… Её Андрюшеньку. Её
кровиночку…
Не трать силы на сопли – проскрипела Анит дряхлыми дверными
петлями. Вот-вот сама окочуришься, а всё старьё перетряхиваешь. Сын
погиб, так что ж тут поделаешь? На других людей и не такие беды
валятся. Что случилось, то случилось. И давно – всё быльём поросло.
Митенька вон тебе остался. Заставил тебя ещё аж два десятка лет
протянуть. Подзавёл часики. Радуйся, что повезло, и не
ропщи.
Да радуюсь я – досадливо шикнула на беспардонную вредину Тина –
радуюсь. Грешно не радоваться. Теперь и умирать не страшно: теперь
Митюша уж как-нибудь сам…
– Привет, ба! – громыхнуло в мертвенной тишине палаты.
Могла бы, подпрыгнула до потолка. Чтоб они провалились – эти
элитные палаты с их беззвучно отворяющимися дверями.
– Что ты орёшь… труба иерихонская? – через силу выдохнула Тина.
– А если бы я спала?
– Если бы ты спала, – грохнул он чем-то о прикроватный столик, –
твои руки лежали бы смирно. А не драли беззащитную бумагу.
Его губы прижались ко лбу. Сильная мужская ладонь сжала
сухонькую руку бабушки.
– Опять целую гору нарвала, – пробубнил Митенька, не отрывая
губ.
– Мне скучно. Ты знаешь: я не привыкла валяться без дела.
– А почему телик молчит? – плюхнулся он в кресло.
И облокотился о её несусветную кровать, что одним нажатием
кнопки принимала любую форму. Или массировала изнемогающее в
неподвижности тело. Тине бы радоваться, но теперь эти роскошества
лишь раздражали.
– Не хочу, – буркнула она. – Терпеть не могу эти натужные
бравурные интонации современных телеведущих. Половина косноязычны,
вторая клоуны.
– Это потому, что ты училка литературы, а не математики, –
нарочито солидным голосом объяснил суть её проблем этот шалопай. –
Нельзя нормальному человеку так много читать хорошей литературы.
Читала бы фэнтези и горя бы не знала. Вот я книг не читал, и
процветаю.
