* * *
«Больничный. Надо не забыть про больничный. Тигран сказал, что
для Муравьёвой из двенадцатой палаты надо сделать срочно… Точнее,
не так. Он соврал мне вчера днём, что она уезжает в восемь тридцать
сегодня с утра, но сама она вчера сказала, что готова подождать до
часу дня и никуда не уезжает до этого времени. Тигран, сволочь!
Зачем ему эти игры?! Но в любом случае электронный больничный
делается день в день, так что пошёл он на шестой этаж к
колопроктологам! Боброву из пятой не срочно, но у него бумажный
больничный, делается долго и по электронке не отправишь… Ладно,
главное про листки не забыть, а остальных дел не так уж и
много».
С этого и начинается моё обычное утро вот уже три месяца подряд.
Пока я бегу на станцию, чтобы успеть на поезд в шесть сорок девять,
проговариваю про себя, что мне надо сделать за день из срочного.
Больничные листки — это очень срочно. Во-первых, это деньги, а
во-вторых… а собственно, зачем ещё какие-то причины, кроме первого
пункта? Даже за него люди сдерут с меня три шкуры в случае ошибки,
плавали, знаем.
Дневники теперь кажутся сущей ерундой, но заполнить надо и как
следует, потому что Тигран опять будет плеваться. Тигран — это мой
куратор, аспирант третьего года, которому вверили на растерзание
зелёных ординаторов первого года. И он вертит нами как хочет… До
сих пор не могу понять, как же я к нему отношусь… странный
человек.
Шесть сорок две, я у «Пятёрочки». Хороший знак, значит, всё-таки
успеваю на поезд. Идём дальше. С учётом двух выписок у меня
остаётся двое больных. Деревенский, которого будут оперировать
сегодня, и Шевченко, который висит на моей душе уже три недели.
ГПДР, экстренная операция по поводу внутрибрюшного кровотечения и
синегнойка в желчи, резистентная к половине антибиотиков… спасибо,
что хоть не ко всем. Ладно, справимся. Если сегодня Деревенского
будут оперировать лапароскопически, как и планировалось, то мне
нужно будет заглянуть в операционную всего на пару часов, чтобы
показать Тиграну, что я что-то понимаю и успеваю… хотя я и так всё
делаю, вот и почему он на меня постоянно рычит?!
Мне одинаково нравилось и стоять на открытых операциях, и
смотреть на лапароскопические. Скажи мне кто год назад, что я буду
намытая стоять у стола и аспирировать кровь из живота, я бы
повертела пальцем у виска и продолжила мечтать о более
«терапевтической» специальности… А в итоге я треню узлы, выслушиваю
от Тиграна, что всё неправильно, пытаюсь притереться к Александру
Григорьевичу, профессору и очень уважаемому человеку, больных
которого мы все вместе и ведём. А ещё смотрю, как Тигран с
кем-нибудь ещё из «старших», но не очень (потому что Александр
Григорьевич в силу возраста лапароскопией не занимается, ему проще
«по старинке» открыть живот) ковыряется инструментами в печени или
поджелудочной, а я слежу в темноте за картинкой на двух плазмах над
операционным столом, иногда в три дэ, и пытаюсь что-то понять.
Иногда даже получается.
За минуту до отбытия успеваю на «Ласточку». В онкоцентре, а
именно на девятом этаже в отделении опухолей печени и
поджелудочной, мне нужно быть в семь тридцать три. Пять минут на
переодевание, затем на свой обход, потом обход с Александром
Григорьевичем, а в восемь ровно обход с заведующим. Хорошо, что у
меня всего двое больных, один из которых предоперационный,
следовательно, смотреть его никто не будет. Работы совсем мало.
День обещает быть спокойным… я могу даже что-нибудь почитать по
онкологии. Или уйти пораньше домой. В пятницу это особенно
актуально, неделя была тяжёлой.
Быстренько распечатываю анализы крови на Шевченко и иду на
обход. Всё спокойно. Фатима (тоже ординатор) проспала, а её
больному нужен рентген брюшной полости… Ладно, сочтёмся. Тигран
после пятиминутки сквозь зубы отчитывает, что я назначила Шевченко
анализ крови, хотя его проверяли вчера.
