
ПРОЛОГ
Меня убьют завтра на рассвете.
Принесут лютичи мою жизнь в жертву Радегасту, своему злому богу,
чтобы стал он к ним милосерднее, не забирал бы для поминальной
тризны лучших бойцов.
Ещё на утренней заре была я
счастлива, а теперь, на вечерней зорьке, лью горькие слезы над
своей печальной судьбинушкой. Думала, что на радость еду, а попала
на беду. Провожали меня из родного Чичерска в дальнюю дорогу, как и
положено провожать княжескую дочь, и хоть был на мне венок из
полыни и пели мне подружки песни-печали о прощании с девичеством, с
вольной жизнью и родительским домом, не было грусти в моей душе.
Ведь ехала я в Смоленск, город, сказывают, немалый – детинец
каменный, а вокруг посад на тысячи домов, улицы многолюдны, дома
высоки. И суждено было мне жить в этом чудном городе в княжеском
тереме, быть женой Борислава, старшего княжича, а значит, придёт
время, и самой стать смоленской княгиней. А уж как доволен батюшка
был, когда меня сговорили, отрадно ему стало, что радимичи с
кривичами через меня роднились. Сказывал батюшка, что теперь
радимичам не грозит, что киевский князь данью вновь обложит –
вместе с кривичами они сами Киев одолеют. Но моя душа пела не от
того, что Смоленск будет с Чичерском союзничать, а потому что
суженый мой Борислав (кто в Смоленске бывал, сказывают) собой
хорош, в бою удал, а нраву доброго да весёлого, о таком женихе
всякая дева мечтает.
Не боязно, а радостно было мне
покидать отчий дом, верила, что счастье впереди ждёт, словно
мотылёк на огонёк торопилась. Во дворе нагрузили две телеги
коробами и сундуками с приданым, добрые кони дружинников забили
копытами, готовясь в путь, брат Добрята весело подмигнул мне и
вскочил в седло, чтобы возглавить свадебный поезд. Посадили меня в
повозку, увешанную оберегами, и повезли по левому берегу Сожа к
лесам, сквозь которые дорожка ведет к смоленским землям. Весело
ехали, песни пели (Белоус, воеводы сын, хорошо петь умел, его
всегда спеть просили), и день хороший, ясный был, а как в лес
въехали, дорогу волк перебежал, встал на обочине да так зло глянул,
что жутко стало. Чернавка Первуша зашептала: «Не к добру! Так не
зверь глядит, а злой человек». Над Первушей посмеялись, а как
стемнело да встали на ночлег, так и напали на нас лютичи, не
случайно встретили, а караулили большим отрядом, окружили и
перебили всех дружинников-радимичей, родных и слуг, что невесту в
Смоленск провожали.
Всех на месте убили, а меня оставили
для жертвенника: княжеская дочь на молодом месяце – хороший подарок
Радегасту. Наша вера не дозволяет людей в жертву приносить, ведь
человек Дажьбогом сотворён, а стало быть, люди – дети бога, как их
убивать? А лютичи, что с запада приходят, такие страшные жертвы
творят, вроде, и говорят по-нашему, а совсем иначе живут, разбоем
промышляют, волчьи головы к поясам цепляют, себя венедами зовут, а
лютичами их мы называем за лютый нрав, за беспощадность и
ярость.
Бросили меня в избушку тёмную, на
пол земляной, холодный, оконце-щель под крышей крохотное, лишь
ветка вяза видна, самый краешек. Сорвали с меня серебряную шейную
гривну, все обручья да кольца-усерязи, в одной рубахе оставили, да
ещё плат не забрали, видать, не рассмотрели в темноте, что ткань
непростая, византийская. Я сама плат мелким крестом расшивала: вот
зелёный Алтырь-цветок – оберег от любой болезни, от зла и зависти,
а вот Белобог, алой ниткой вышитый, бережёт счастье в доме, чистоту
души, Родовик защиту от порчи и сглаза даёт… Да не уберегли меня
знаки волшебные. Уронила я плат расшитый, и полились из глаз
горькие слёзы. Готовились родные мои к свадебному пиру, а придется
им тризну по мне справлять.