Посвящается тем, кто был со мной с самого начала, и тем, кто нашёл меня на этом пути.
Вы – моя опора, вдохновение и причина не сдаваться.
Последнее, что я помню, это шум.
Образы всплывают неясными вспышками, словно обгоревшие кадры испорченной плёнки. Большинство из них тёмные, искажённые, утонувшие в ночи и лишённые логики: ветка, царапающая лобовое стекло; тонкая трещина, бегущая по стеклу, как по льду; дрожащие пальцы, залитые кровью. Осколки моего отражения смотрят на меня с равнодушной жестокостью.
А вот звуки – отчётливые. Стоит мне зажмуриться, и они возвращаются. Сначала визг шин, тщетно цепляющихся за мокрый асфальт. Затем сокрушительный хруст металла о металл. Щелчок: распахивается дверца машины. Звон: ключи, оставленные в замке зажигания, дребезжат в натянутом, как струна, воздухе. Голоса сливаются в какофонию, среди которой один – мой, искажённый и наполненный болью.
Меня охватывает нестерпимое желание бежать, уйти, исчезнуть. Но тело не слушается. Я падаю, как кукла с обрезанными нитями. Земля встречает меня холодом и безразличием.
А потом пустота.
Когда я открываю глаза, самое страшное, я больше не знаю, кто я.
Резкий звук встряхиваемой пластиковой бутылочки с таблетками возвращает меня в реальность. Доктор Эллис сидит напротив, сжимая в ладони ярко-оранжевый контейнер. В кабинете тихо, все взгляды обращены на меня.
За окном нависли тяжёлые свинцовые облака, грозящие дождём. Вдалеке виднеются силуэты хвойных деревьев, полустёртые серым туманом. Рядом с кабинетом сад: возможно, весной он оживает и пестрит цветами, но сейчас, в это переходное, блеклое время, он кажется пустым и мрачным.
За месяц, проведённый здесь, я поняла, что неврологическое отделение самое спокойное и приятное место в больнице Ривербриджа. Намного уютнее той палаты, где я впервые пришла в себя, с чужим именем и лицами, которых я не помнила. Или той зеркальной комнаты, где я заново училась управлять собственным телом. Эта встреча – финальный этап, последняя ступень перед выпиской.
– Простите, – тихо говорю я, сбившись с мысли. – Я на секунду отвлеклась.
– Всё в порядке, – доктор Эллис улыбается мягко, с той вежливой сдержанностью, которую оттачивают годами практики. – Информации действительно много. Именно поэтому ваша семья рядом: чем больше ушей, тем надёжнее.
Эвелин, моя мать, хотя пока это слишком громко сказано, прилежно делает пометки в блокноте на коленях. Моя сестра Кэссиди сидит с другой стороны и молча кладёт ладонь мне на колено в знак поддержки.
– Как я уже говорил, – продолжает доктор, – вы продолжите приём этих препаратов. Они помогут улучшить концентрацию и поддержат восстановление памяти. От головной и мышечной боли можно принимать безрецептурные средства: ацетаминофен или ибупрофен.
– Как долго ей их принимать? – спрашивает Эвелин, указывая на бутылочку с таблетками. Её голос твёрд, почти требовательный.
Я не понимаю: это забота или попытка контролировать ситуацию?
– Мы будем наблюдать за динамикой на следующих приёмах и при необходимости скорректируем схему, – отвечает доктор Эллис. – Пока что ежедневно перед сном.
– Думаете, я останусь такой навсегда? – спрашиваю я.
Тишина. Все вновь смотрят на меня. В комнате повисает тяжесть, как перед грозой.
– Это лишь временное состояние, не приговор, Далия, – говорит доктор и откладывает планшет с заметками. – Это лишь начало пути. Прогресс возможен, но он не всегда предсказуем.
На ветке у окна приземляется ворон, прячась под навесом от начавшегося дождя. Мать и сестра молчат.
– Как вообще мозг может просто взять и всё забыть? – шепчу я, сжимая в ладонях рукава толстого свитера и не отводя взгляда от чёрной птицы.
