Петербургский туман
Туман в тот день был не поэтическим, а удушающим, как грязная влажная тряпка, приложенная к лицу. Он впитывал в себя запахи города – конский навоз, дым угольных печей, сладковатый дух гниения с Невы и тревожный аромат надвигающихся перемен. Петербург 1863 года был подобен пациенту после тяжелой операции: вроде бы жив, но каждое движение отзывается болью, а под бинтами скрывается незаживающая рана.
Глеб Орлов стоял над телом и чувствовал не отвращение, а знакомую, въевшуюся в кости усталость. Помещик Серебряков лежал в грязи переулка в неестественной позе, его барский сюртук был испачкан, а на шее алел аккуратный, почти хирургический разрез. Удар был точным и смертельным.
“Разбойное нападение”– пробормотал квартальный надзиратель, поеживаясь от сырости. – Очевидное дело. Ограбили, варвары.
Глеб не удостоил его ответом. Он смотрел на руки покойного. Чистые, холеные, с аккуратными ногтями. Ни следов борьбы, ни ссадин. Карман не вывернут, часы на месте. Это была не жадность. Это было послание.
«Истина, как мороз, – она не греет, а лишь обжигает голую кожу», – промелькнуло у него в голове. Это была его собственная, давно сложившаяся мысль.
Он отвернулся от тела, и взгляд его упал на зажатую в собственной руке портсигарку. Там лежал смятый портрет женщины. Лиза. Его Лиза. Ее смерть в огне два года назад тоже была «очевидным делом» – неосторожное обращение со свечой. Слишком очевидным.
И теперь, глядя на этого мертвого барина, он видел тот же почерк. Почерк лжи, притворяющейся простотой. Почерк системы, которую он когда-то надеялся изменить, а теперь лишь обслуживал, как циничный и уставший механик.
Он глубоко затянулся, вдыхая вместе с табачным дымом ледяное предчувствие. Это дело было ловушкой. Ловушкой, поставленной его собственным прошлым. И первой жертвой в ней стал он сам – его последние призраки покоя.
Глава 1.
Усадьба «Тихое»
Усадьба «Тихое» была названа иронично. Тишину здесь нарушали крики ворон, скрип веток о стреху и гулкое эхо от пустующих покоев. С тех пор как муж Анны, Владимир Лазарев, скоропостижно скончался от горячки полгода назад, а следом грянула реформа, лишившая ее половины земли и обязавшая выкупать другую, жизнь здесь превратилась в непрерывную оборону.
Анна стояла у окна своего кабинета и смотрела, как по грязи подъезжает незнакомый экипаж. Не казенный, но и не барский. В нем угадывалась столичная вышколенность и налет потертости. Она вздохнула, предчувствуя новые хлопоты. Ее руки, некогда привыкшие держать веер или вышивать, теперь были испачканы чернилами от счетов и грубыми мозолями.
Глеб Орлов, ступая по скрипучему паркету дома, чувствовал себя чужим. Эти усадьбы, эти гнезда разоренного дворянства, были для него музеями тщеславия и глупости. Он ждал, когда появится хозяйка – вероятно, изнеженная, плачущая о прошлом дама.
Но в дверь вошла она. Высокая, прямая, в строгом темном платье без украшений. Взгляд – не потупленный, а оценивающий. В нем читалась усталость, но не слабость.
– Анна Лазарева. Чем обязана, господин…?
– Орлов. Чиновник по особым поручениям. Расследую смерть вашего соседа, Серебрякова.
Он наблюдал за ней. Ни тени испуга, лишь легкая складка между бровей.
– Печальное происшествие. Но чем могу помочь? Мы не были близки.
– В кругах помещиков все близки, – сухо парировал Глеб. – Хотя бы общими проблемами. Выкупные платежи, бунтующие мужики, разорившиеся соседи.
Он сделал паузу, давая словам достичь цели. Она не отводила глаз.
– Вы ведете хозяйство одна? – спросил он, меняя тактику.
– После смерти мужа – да. Мир не кончается с кончиной одного человека, господин Орлов. Он лишь становится сложнее.
Она подошла к столу, жестом предложив сесть. Разговор пошел в русло формальных вопросов, но оба чувствовали подводное течение. Он искал слабину, трещину в её словах , жестах и эмоциях . Она – скрытую угрозу в его официальной позе.
