Глава 1. Узор из пыли и лжи.
Туман в тот октябрьский день был не просто явлением природы. Он был порождением самой Невы, ее медленного, полного скрытых угроз дыхания. Он стелился по граниту набережных, заглядывал в подворотни-колодцы, окутывал шпили и купола так, что они казались призрачными видениями, готовыми растаять в серой мгле. Воздух был густым и влажным, пах мокрым камнем, прелыми листьями и далеким, но неумолимым душным дыханием Балтики. Петербург не просыпался – он проявлялся, как изображение на фотопластинке, медленно и без гарантии четкости.
Коллежский асессор Артемий Волков, высокий, худощавый мужчина в строгом сюртуке и чуть помятом от бессонных ночей цилиндре, стоял на пороге лавки «Антиквариат Федорова» на Малой Морской. Он не курил, не ерзал, не сплевывал в сторону сгущавшегося тумана. Он просто стоял, вбирая в себя картину происшествия целиком, как губка впитывает воду. Его серые, холодные глаза, казалось, не просто смотрели, а сканировали, выхватывая и сортируя детали.
– Ну и дела, ваше благородие, – просипел подошедший городовой, отдуваясь и крест-накрест перетягиваясь белой портупеей. – Шаромыжник какой-то лавочку обчистил. Хозяин, Федоров, утром обнаружил.
– Не «обчистил», а проник с целью хищения, – поправил его Волков, не отрывая взгляда от выбитой возле замочной скважины щепки. – И не «шаромыжник», а человек, знавший, что ищет. Открывайте.
Дверь скрипнула, впустив их в царство полумрака и пыли. Воздух внутри был густой, настоянный на запахе старой кожи, воска и выцветшей бумаги. Слабый свет из окон, заляпанных грязью, выхватывал из тьмы груды книг в потрепанных переплетах, канделябры с обвисшими, как черные слезы, наплывами свечей, темные картины в тяжелых рамах.
Хозяин, пухлый, лысеющий мужчина с глазами, полными слез и ужаса, засеменил за ними.
–Ваше высокоблагородие! Спасите! У меня фарфоровая пастушка саксонская пропала! И табакерка с эмалевым миниатюром! Вещицы неброские, но для коллекции…
Волков молча кивнул, давая знак, что понял. Его взгляд скользнул по полкам, по витринам, по полу. Он не суетился, не рылся в вещах. Он просто медленно прошелся по залу, и казалось, что каждый его шаг, каждый взгляд – это щелчок затвора невидимой камеры.
– Расскажите, что произошло, – голос Волкова был ровным, без эмоций. Он больше походил на хирурга, готовящего инструмент.
– Да я вчера в восьмом часу закрылся! – захныкал Федоров. – Все было заперто, я проверял! Утром прихожу – дверь на щеколде, но вот, видите, замок испорчен. И вот она, пастушка… её и табакерки нет!
Городовой тяжело вздохнул:
–Да дело-то, ясное, ваше благородие. Мелкий воришка. Где нам его теперь искать…
Волков остановился у витрины с фарфором. Его пальцы в черной перчатке повисли в воздухе, не дотрагиваясь до стекла.
–Не мелкий, – тихо произнес он. – И не искать, а забрать в участке Никифора, по кличке «Угорь». Он ночует в ночлежке за Никольским рынком. Украденное, скорее всего, у него под матрасом.
В лавке повисло ошеломленное молчание. Городовой уставился на Волкова, будто тот только что прочел заклинание. Федоров разинул рот.
– Как… как вы… – начал городовой.
Волков повернулся к ним. Его лицо оставалось невозмутимым.
–Объясню. Во-первых, щепки от двери лежат внутри. Значит, дверь взламывали снаружи, но делали это аккуратно, одним точным ударом. Мелкий воришка выбил бы ее с плеча. Во-вторых, на полу у витрины – осадок пыли, и на нем четкий отпечаток подошвы. Сапог, сорок третий размер, с характерным стертым рисунком на каблуке. Такой рисунок стирается у грузчиков с Никольского рынка, таскающих тюки. Никифор до того, как спиться, был грузчиком.
Он сделал паузу, давая им вникнуть.
