Поймите меня правильно!
Можете заграбастать себе всю Мексику. Можете забрать ее со всеми потрохами и моими наилучшими пожеланиями. Но что вы будете с нею делать, когда она окажется вашей, меня уже не касается. Мне не надо ни клочка мексиканской земли; даже кусочка песчаника, заскочившего в мой сапог, не говоря уже о солончаковой пыли, донимающей сейчас мои миндалины.
Была ли красотка из Матеуалы[1] права? Скажу вам так: эта малышка не обделена умением говорить здравые вещи. А говорила она, что американцам было ровным счетом наплевать на Мексику, пока не началась заварушка вокруг нефти. Однако дамочка оказалась права лишь наполовину.
Никому ничего не выгорало в этой дыре за исключением мексиканцев, а мексиканец отдаст вам что-то только в одном случае: когда он лежит на смертном одре и ему уже ничего не нужно. По-моему, кое-кто из этих парней настолько скуп, что работает без выходных, дабы не тратиться на развлечения.
Скажете, я сужу пристрастно? Хотя бы и так. Я скорее предпочту пообщаться с разъяренным тигром, чем сцепиться с местными придурками, имеющими обыкновение кидаться друг в друга ножами. Уж лучше я рискну лишить обеда стаю голодных крокодилов, чем скажу какой-нибудь знойной мексиканской цыпочке, что подустал от ее прелестей и не хочу играть дальше.
На другом конце estancia[2] какой-то хмырь в облегающих брюках и смешной шляпе заливает дамочке про свою удалую молодость тореадора. Судя по лицу, дамочка слышала это не раз, и, даже если он не врет, ее это не впечатляет.
Очень может быть, она его жена. Если я угадал, что ж, она сделала дрянной выбор. Я бы на ее месте вышел замуж за быка.
Заказываю себе новую порцию текилы и, когда официант приносит выпивку, завожу с ним вежливую беседу. Слышу от него, что прекрасно говорю на их, с позволения сказать, языке. Я сообщаю, что моя бабушка по отцовской линии была мексиканкой, и добавляю кучу прочей чепухи в том же духе. Мы с ним любезничаем довольно продолжительное время. Под конец парня тянет на откровенность. Он признаётся, что устал разносить пойло в этом дерьмовом зале. Он хочет жениться, но посвататься не может по причине бедности. Я отвечаю, что не все рождаются с серебряной ложкой во рту, но если он пошевелит мозгами и кое-что мне расскажет, глядишь, я и увеличу его благосостояние на десять долларов. Разумеется, американских.
Говорю, что сам я американец, а здесь оказался в поисках ранчо, которое подошло бы для моих нью-йоркских друзей. По мнению официанта, любые американцы, желающие купить ранчо в Мексике, да еще в здешних местах, – просто свихнувшиеся. Он тут же добавляет, что считает всех американцев свихнувшимися.
Говорит он все это и смотрит на меня как-то равнодушно. Тогда я лезу в карман за бумажником и начинаю пересчитывать купюры. Официант сразу оживляется.
Спрашиваю, знаком ли ему человек по имени Педро Домингес. Он отвечает, что толком не знает, но пороется в памяти и потом мне скажет. Даю ему десять долларов. У него проясняется в мозгах. Оказывается, он знает Педро Домингеса, и тот вполне может сегодня здесь появиться.
Пока все идет так, как я и рассчитывал.
В зале жарко, как в аду. За окном, на грунтовой дороге, что ведет к холму с плоской вершиной, какой-то парень наигрывает одну из душещипательных и глупых мексиканских песенок, от которых у меня портится настроение. Вокруг такая скукотень и мрачнотень, что помереть и то легче.
В углу какой-то пожилой однорукий хмырь пытается выжать лимон в стакан с текилой, куда до этого уже бросил щепотку соли. Он пару раз выразительно смотрит на меня, отчего шея под моим воротником становится потной и я начинаю думать, не вычислил ли меня кто-то из здешних.
