Глава первая: Тишина в вибрациях ночи
Город дышал. Он не шумел, не грохотал, не оглушал – он дышал, и это дыхание Лев ощущал каждой клеткой своего тела. Таксимы, снующие по мосту Галата, передавали свои нервные импульсы через асфальт в подошвы его кед. Глухой, ритмичный удар басов из-за тяжелой двери ночного клуба «Айя-София» отдавался смутной пульсацией в его грудной клетке. Даже отдаленный гул самолета, заходящего на посадку, Лев чувствовал как легкую дрожь в натянутых тросах мачт яхт у причала Кабаташ. Для него, человека, погруженного в вечную, абсолютную тишину, Стамбул был не скоплением звуков, а гигантским живым организмом, чье биение он считывал кожей и костями.
«Айя-София» не имела ничего общего с величественным музеем-собором. Это было темное, пульсирующее сердце ночного Стамбула, место, где деньги, власть и порок текли рекой, окрашивая в багрянец неоновые огни Бейоглу. Лев стоял у входа, его массивная, но не грузная фигура в черном костюме сливалась с тенью. Он был вышибалой. Тишина, которую он нес в себе, была его главным оружием. Она делала его непредсказуемым, невосприимчивым к оскорблениям и угрозам, которые он читал по губам. Она же позволяла ему видеть то, что другие не замечали в грохоте музыки и пьяных криков.
Его звали Лев. Не Лео, не Леонид. Просто Лев. Имя, данное ему в детском доме, за пару недель до того, как врачи окончательно махнули рукой на его слух, а потом и на голос. Оно подходило. У него были спокойные, янтарного цвета глаза, тяжелый взгляд и врожденное, хищное достоинство, которое не позволяло даже самым наглым посетителям усомниться в его праве быть здесь.
Дверь клуба распахнулась, выпустив наружу волну сжатого воздуха, пахнущего дорогими духами, потом и алкоголем. На пороге показалась группа разгоряченных молодых людей в дизайнерских рубашках. Один из них, с стеклянным блеском в глазах, что-то кричал, размахивая руками. Его друзья смеялись, но Лев видел напряжение в их плечах, игру лицевых мышц, выдававшую страх. Крикун пытался пройти назад, но Лев сделал один шаг вперед. Он не поднимал рук, не принимал боевой стойки. Он просто встал на пути, как скала.
Пьяный парень тыкал пальцем ему в грудь. Лев видел, как его губы складывались в нечленораздельные, уродливые формы. Он прочел знакомое «Пошел ты!» и «Я тебя убью!». Мир вокруг Льва замер. Он не слышал угроз, но видел их источник – раздутые ноздри, брызги слюны, напряжение в шее. Его собственное дыхание оставалось ровным. Он поднял руку – медленно, почти гипнотически – и показал два пальца. Затем указал на лицо парня, потом на тротуар. Простой, универсальный язык жестов, который понимали все: «Ты. Уходи».
Парень замер, его ярость столкнулась с непреодолимой стеной спокойствия. На мгновение в его глазах мелькнуло непонимание, почти суеверный страх перед этим безмолвным великаном. Друзья, воспользовавшись паузой, потащили его прочь, что-то бормоча извинения. Лев не видел их лиц, он уже отвернулся. Инцидент был исчерпан.
Он посмотрел на часы – безциферблатные, вибрирующие. Было без пятнадцати три. Скоро закрытие. Он провел пальцем по запястью, и часы отозвались короткой, едва заметной пульсацией. Сигнал от бармена, Мехмета. Мехмет был одним из немногих, кто выучил базовый язык жестов, чтобы общаться с ним. Он стал его глазами и ушами в мире, полном шума.
Лев вошел внутрь. Клуб был его стихией, но стихией, наблюдавшейся сквозь толстое бронестекло. Свет стробоскопов разрезал дым, превращая танцующих в серию резких, не связанных между собой кадров. Люди на паркете дергались в такт музыке, которую Лев не слышал, но чувствовал – низкочастотный гул проникал в кости, заставляя вибрировать внутренние органы. Он видел искаженные лица, смех, который был лишь гримасой, крики, превращавшиеся в немую пантомиму. Это напоминало старый, немой фильм, где эмоции были утрированными, почти гротескными.
