— А синюю пропись ты положила?
— Да.
— А красную?
— И жёлтую тоже. И ты уже спрашивала, — растягивает слова моя
семилетняя дочь, будто её мама вообще ничего в этой жизни не
понимает.
— Хорошо. Просто я не хочу, что-нибудь перепутать.
Вздохнув, осознаю: список канцелярии в первом классе длиной
похож на перечень произведений в центральной национальной
библиотеке. И то, мне кажется, там меньше книжек. То папочки с
кнопочкой, то папочки с молнией, то тетрадки в линейку, то в
клетку, то в крестик, то в нолик... и ещё папки по труду и по
изо(разные!!! боже, зачем?)...
Мы подходим к светофору.
— Мама, жми кнопку.
Взявшись за руки, мы с моей дочерью-первоклашкой идём в школу.
Остановившись, ждём, когда зелёный свет сменит красный.
Взглянув на часы, прибавляю ходу.
— Мама, куда мы так быстро? Все идут спокойно.
— Людмила Геннадьевна сказала, что мы должны быть в школе без
пятнадцати.
Проходим через центральные ворота, поднимаемся по разбитым,
местами замазанным раствором ступеням и, вклиниваясь в стайку
спешащих учеников и их родителей, заходим в школу.
В большом холле не протолкнуться. В школу мы ходим уже четвертый
день, а я всё равно волнуюсь: вдруг мы что-нибудь перепутаем. Вот
на сбор на первом этаже опять не успели. Подвожу дочку к деревянной
лавке, раздеваю, помогая снять ботинки и переобуться в туфли.
Забираю у неё курточку и, натянув на плечи рюкзак, целую в лоб.
— Удачного дня.
— Ага, — кивает дочь и, пробираясь сквозь толпу разновозрастных
детей, исчезает в широких коридорах.
Я собираю её куртку и пакет с обувью. Захожу в гардероб, вешаю
одежду на крючок. Чуть позже она будет делать это сама.
Теснясь в узком проходе, пролезаю сквозь частокол из детских
курток. И, распахнув решетку, наконец оказываюсь в коридоре.
Ну вот и всё, можно идти работать. Дочку я заберу после
двенадцати. Я тружусь удалённо, поэтому могу себе позволить не
оставлять её в продлëнке.
На ходу застегивая куртку, я огибаю толстые бетонные колонны с
висящими на них зеркалами. И у последней случайно поднимаю голову,
натыкаясь на внимательный мужской взгляд.
— Петров, пошевеливайся, звонок уже был, — произносит он
глубоким голосом, но при этом наблюдает конкретно за мной.
Он смотрит так, будто выбрал меня из тысячи. И я почему-то тоже
смотрю на него и не могу перестать, хотя это неуместно. Мне
тридцать пять, я ещё молодая женщина, но вот так бесстыже,
напористо и прямо в глаза мне не смотрели уже лет десять.
— Вертюхов, дневник на подоконник клади и на урок. Занятия
начинаются в восемь.
Я иду прямо на него. И продолжаю смотреть, как и он на меня. Он
стоит в серых брюках, белой рубашке, широко расставив ноги и
скрестив руки за спиной, у него удлинённые русые волосы и красивые
глаза, но я этого не вижу, слишком далеко. Скорее, ощущаю какое-то
странное покалывание по телу. Мне почему-то кажется, что и он это
чувствует тоже — мурашки.
Отчего-то занервничав, я прохожу мимо и сворачиваю к выходу.
Сопоставив факты, я понимаю, что это учитель. И сегодня он дежурит
в холле. Вчера здесь стоял седовласый преподаватель, позавчера —
женщина в брючном костюме. Наверное, у них есть какой-то
определённый график.
Не понимаю, какая мне, собственно, разница? Выпорхнув на улицу,
я ощущаю странное головокружение и, списав это на нехватку воздуха,
спешу в сторону дома. Пока Маргаритка учится, мне нужно начертить
несколько планов этажей и отослать их заказчику.
Кинув на тумбочку ключи, я скидываю ботинки, сразу же иду на
кухню, включаю чайник. Планирую заварить кофе, сделать бутерброд и
погрузиться в работу. Мой шеф, находящийся в другой стране, уже
закидал меня в мессенджере сообщениями с вопросами о том, когда же
будет готов последний вариант проекта.
