Когда Забаве исполнилось шесть, мать привела в дом чужого мужчину – с натруженными руками, с глазами, в которых не отражалось ничего, кроме усталости и какой-то странной, клейкой злобы. Он принёс с собой запах табака, скрипящие сапоги военных и друга – Тимура.
Того самого Тимура, который улыбался слишком широко, когда гладил её по голове.
– Какая славная девочка, – говорил он, и пальцы его, задерживались на её волосах чуть дольше, чем нужно.
Отчим смеялся в ответ, хлопал друга по плечу, и они уходили в комнату, где уже ждала мать – улыбающаяся, счастливая, не замечающая.
Забава ненавидела их обоих.
Тимур был успешнее отчима – приезжал на чёрной машине со специальными номерами, привозил коробки конфет, которые тут же забирал себе её младший брат. Он говорил матери что-то тихо, наклоняясь к её уху, и та краснела, опуская глаза.
А потом отчим умер.
Тимур стал приходить чаще.
Теперь он не привозил конфет.
Привозил деньги.
Аккуратные пачки, перетянутые банковской лентой, которые он клал на кухонный стол, небрежно, будто это не тысячи, а просто бумага. Мать брала их дрожащими пальцами, благодарила, а он смотрел на неё – долго, пристально, с каким-то странным, протяжным удовлетворением.
– Тебе тяжело одной, Лена, – говорил он, и его голос звучал как шелест замков. – Я помогу, как смогу.
И «помогал».
Приходил по вечерам, когда Забава делала уроки, а брат спал. Садился напротив, наливал себе коньяк, смотрел на Забаву. Отношения между матерью и Тимуром напоминали не дружбу, а тщательно продуманную пытку. Он не просто контролировал мать – он стирал.
– Куда это ты собралась? – его голос, как ржавый хват, впивался в спину, когда мать робко упоминала о курсах бухгалтерии.
– Тебе хватает забот о детях.
И она отступала. Каждый раз. Её платья стали длиннее, голос тише, глаза пустели с каждым годом. Забава видела, как он ломает её – не кулаками, а разрешениями.
– Ты должна быть благодарна, что я вас содержу.
И мать… молчала.
К девятнадцати Забава расцвела, как дикий шиповник – ярко, дерзко, колюче. Рыжие волосы, изумрудные глаза, тело, которое теперь притягивало взгляды.
И внимание Тимура стало другим.
– Какая… взрослая, – он «случайно» задел её бедро, когда однажды проходил мимо. Его взгляд задерживался на вырезе ее майки все чаще.
Рука «случайно» цепляла её талию, когда он передавал салфетки за ужином. А однажды, когда мать ушла в аптеку, он зашёл в её комнату без стука – и просто стоял. Молча. Дышал тяжело, как будто бежал. Забава сжала в руке ножницы – не для защиты. Для угрозы.
– Тебе… нравятся мальчики? – спросил он, как-то недовольно, пошло.
Она не ответила. На следующий день подала документы в университеты. Любой ценой хотелось сбежать из дома.
– Ты стала такой взрослой, – бормотал он, и его глаза скользили по её школьной блузке, по коленкам, по рукам, сжимающим карандаш.
Мать не замечала. Или не хотела замечать. Еще однажды, когда Забава мыла посуду, он подошёл сзади, обнял за талию – крепко, так что рёбра затрещали, – жарко прошептал в самое ухо:
– Ты же понимаешь, что без меня вам не выжить? Твоя мать уже согласилась. На всё. Тебе нужно только подрасти.
Забава замёрзла. Посуда выскользнула из рук, тарелка разбилась о пол с таким звоном, что даже Тимур усмехнулся. В дверях стояла мать – бледная, с трясущимися губами, но не кричала. Не бросилась защищать. Просто… смотрела.
И тогда Забава увидела – всё…
Деньги.
Эти «визиты».
Молчание.
Она была не дочерью. Не ребёнком. Товаром.
На следующее утро она украла пачку денег из маминой сумки. А вечером – исчезла. Правда не навсегда.
Москва приняла её холодно, но дала то, чего не было дома – невидимость. Никто не пялился на её грудь, не «случайно» терся в метро. Она училась, чертила, пила дешёвое вино с одногруппниками.
