Людям ложь вредна, а себе еще вреднее.
Н. Лесков
Стояла невыносимая июльская жара. Солнце, выкатившись в зенит, раскалило все, что существовало на земле. Не спасала даже тень. На небе не было ни одного облачка, и, казалось, что такое пекло будет вечно. В воздухе повисло марево, отчего все живое на земле пребывало в состоянии неги, когда не хотелось даже двигаться. Деревья стояли поникшие, листва на них не колыхалась и свисала к земле, словно прося влаги. А трава от жары выгорела и стала рыжей, редкие цветы удивляли своей красотой: солнечного цвета зверобой, белые нежные вьюнки, голубой цикорий, фиолетовые васильки. Все они радовались свету, радовались теплу. Своя особая жизнь была у насекомых: бабочки перелетали с цветка на цветок, хвастаясь своими красивыми крыльями, жуки занимались обычным делом, а вот улитка, примостившись на цветке, радовалась своей тихой и незаметной жизни. А воздух был такой сухой и горячий, что казалось, если вдохнуть его поглубже, то можно обжечь гортань. И вот в эту самую жару в карете, которая неспешно ехала по пыльной дороге, находилась молодая помещица Елизавета Говорова. Она везла с собой двух дочерей: старшей было пять лет, а младшей три года. Разморенные от жары, которую они переносили с трудом, дети капризничали, постоянно просясь из кареты на волю. Путь их лежал в местную церковь. Муж Елизаветы, отставной офицер Семен Говоров, а ныне владелец двух ткацких фабрик, в последнее время стал раздражительным по причине того, что его жена пребывала в сильном психическом расстройстве. Она швыряла все, что попадалось ей под руку, при этом всегда говорила одну фразу: «Вы все сводите меня с ума». Тут надо заметить, что их младшая дочь Екатерина словно чувствовала состояние матери и закатывала истерики не только днем, но даже ночью, чем мешала отдыхать уставшему за день отцу. Приставленная к ребенку няня Акулина не могла с ней справиться, за что постоянно получала от хозяйки тумаков. И все равно эта беда не уходила. Семен Прокопьевич пригласил в дом лекаря Иванова, который внимательно осмотрев девочку, сделал вывод, что недуг ребенка трудно излечимый, и, скорее, похож на наследственный. К знахарке Семен Прокопьевич обратиться не позволил и отправил жену и детей в загородную усадьбу на свежий воздух, считая при том, что пребывание там пойдет всем на пользу. Однако, пользы в этом Елизавета не нашла, сама же скучала по городской жизни, ко всему младшая дочь вела себя в деревне не лучше. Кухарка Говоровых Авдотья надоумила барыню обратиться за советом к батюшке в церковь, чтобы тот снял порчу святой водой, на что Елизавета Максимовна охотно согласилась. В дороге она продолжала кричать на Катю, при этом доставалось и старшей дочери Даше.
Церковь, куда Елизавета повезла свою дочь, чтобы показать батюшке, находилась совершенно в стороне от ее усадьбы, и надо было делать огромный крюк, чтобы выехать затем на основную дорогу. Больше всего барыню раздражал тот факт, что, когда она показала Катю священнику и рассказала ему о поведении дочери, последний много говорил о семейном ладе, милосердии и необходимости выявить причины раздраженности девочки в себе, уверяя женщину в том, что ей необходимо покаяться и причаститься. Выходило так, что все детские неурядицы – это отголосок семейных споров и непониманий…
Раздражающий крик Екатерины так действовал на неуравновешенную мать, что она не выдержала и приказала кучеру остановить карету, затем барыня взяла маленькую Катю и посадила ее у дороги в траву.
– Вот здесь посиди и покричи, я, авось, вернусь за тобой,– нервно сказала Елизавета и затем приказала кучеру,– трогай!
Кучер был в недоумении. Как это мать может оставить меленького ребенка в чистом поле на жаре, однако спорить с хозяйкой было бесполезно. Всю дорогу он думал о девочке и ждал, что хозяйка прикажет развернуть карету, чтобы забрать дочь. Барыня же в это время задремала в карете и совсем забыла про девочку.
