ПРОЛОГ
В 476 году н.э. пала Римская империя. Командующий
императорской армией германец Одоакр сверг с престола
Ромула-Августула, а знаки императорской власти отослал в
Константинополь. Солдаты Великой Империи разбрелись по дорогам
мира...
* * *
Холодный бездымный факел зеленоватым, мертвенным
светом заливал пещеру. Он был воткнут в железную скобу у входа, и,
стало быть, освещать мог только дверь да три грубо вытесанные
ступени, ведущие вниз. Однако нет. Свет заливал всю пещеру: кое-как
выровненный пол, стены, сужающиеся к выходу, низкий свод, старый,
вытертый до дыр, сложенный вдвое ковер у стены, вбитые в стены
железные кольца, цепи чуть не в руку толщиной...
Толстый железный обруч охватывал худую ногу
пленника, одетого в жалкое подобие куртки и штанов. Худоба его
была, вероятно, следствием заточения в темнице, но его сложение без
слов говорило, что и в лучшие свои времена пленник не был большим
румяным детиной - кровь со сливками. Должно, таким он и появился на
свет: маленьким, хрупким, тонкокостным. Однако, кроме внешности
ничто не наводило на мысль о слабости, ничто не внушало желания
пожалеть. Пленник сидел на своей убогой подстилке очень прямо,
поджав ноги, как это принято на востоке. Его узкие темные глаза не
мигая смотрели в одну точку, а лицо, при этом мертвом свете
казавшееся серым, но, вообще-то желтоватого оттенка, в своей
неподвижности напоминало маску. Все мускулы пленника были
расслаблены, казалось, тело его вот-вот утратит жесткость и
растечется по полу водой, скинув ненавистные цепи. Но вот что-то
неуловимо изменилось. Худая грудь слегка шевельнулась, и, тотчас,
узкие плечи узника, шея, неподвижные руки, спина, поджатые ноги
словно бы начали наливаться силой, на глазах обретая крепость
железа и гибкость виноградной лозы. Несколько мгновений на
продавленном ковре сидело неведомое божество налитое немыслимой
мощью... Но вновь шевельнулась драная хламида и сила начала
неудержимо вытекать из тела, оставляя лишь пустую оболочку. Вдох -
выдох. Великое божество - беспомощный пленник. И только
бесстрастная маска, которую боги дали ему вместо лица, ничуть не
менялась. Нечеловеческое могущество - слабость младенца, вдох -
выдох...
Внезапно узник странным слитным движением не
поднялся на ноги, а, словно взмыл вверх, как неудержимая волна во
время прилива. Голова чуть наклонилась вперед, длинные, гибкие руки
медленно поплыли вверх, словно выпуская невидимую птицу, голова
поднялась за ними... Прикованная нога дрогнула, цепь зазвенела, но
это не разрушило сосредоточенности пленника и гармонии его
странного танца. Руки так же медленно и плавно поплыли вниз, словно
некая таинственная сила внезапно наполнила их свинцовой тяжестью,
словно узнику не терпелось уронить их, сбросить непосильную ношу,
но он боролся с собой, боролся с собственной телесной слабостью, и,
хоть не побеждал, медленно уступая неведомой силе, но и не
сдавался. Чуть согнув ноги в коленях он медленно и осторожно
опустил наземь незримую тяжесть.
Так начался его удивительный танец - танец
человека, прикованного к стене. Тело его то воспаряло ввысь, то
растекалось по земле, то наливалось тяжестью, то обретало легкость
пушинки в воздушном потоке, то гнулась, как тонкая бечева, то
обретало твердость сухого древесного корня, то взрывалось неистовым
каскадом движений, то замирало, и словно прислушивалось к чему - то
далекому. Или говорило с кем то. Или просто дышало...
Странный факел горел ровно и даже не думал гаснуть.
Узник привык к этому, как и ко многому другому. Впрочем, "привык"
не то слово. "Привык" - значит смирился, отказался от надежды,
веры, борьбы. Человек, прикованный к стене, ни с чем не смирился и
ни от чего не отказался. Он просто ждал. Ждал терпеливо, спокойно,
не обнаруживая ни малейших признаков гнева или нетерпения, ждал
малейшего шанса чтобы ни медля ни секунды ухватиться за него и
действовать.
