Блистательный Санкт-Петербург окунулся в сумрак белых ночей. Те,
кому повезло, наслаждались скукой загородных дач. А кому не
повезло, продолжали скучать в пыли столичных мостовых. Впрочем,
везение и невезение в городе дождей и мостов всегда славились своей
относительностью. Как, собственно, и сама скука.
Например, сегодняшней ночью тринадцатого года двадцатого
столетия в приемной Фонтанного дома предводителя петербургской
нечисти князя Мирослава Кровавого и вовсе не было скучно в силу
двух причин. Первой и главной являлась записка, нацарапанная на
клочке бумаги: «Ушла за бутербродами. Буду к рассвету. Ваша С.К.»
Ну, а вторая причина оказалась куда банальней: поток иностранной
дряни, желавшей прогуляться по гранитным берегам Невы, все не
иссякал и не иссякал.
Короткая июньская ночь грозилась вот-вот растаять, и смертельно
уставший секретарь князя Мирослава Кровавого спрятал записку в
карман и потянулся к колокольчику, чтобы пригласить нового
посетителя, но вдруг замер и обернулся к двери, спрятанной между
дубовыми шкафами. Та распахнулась сию же минуту без всякого стука,
зато со страшным скрипом, причиной которого стали вовсе не ржавые
петли, а скрежет зубов разъяренного домовенка.
Тем, кто не знал природу и назначение в Фонтанном доме данного
субъекта, существо виделось человеком обыкновенным, лишь по нелепой
ошибке природы обделенным в росте. Сейчас лицо домовенка было
вымазано в саже, порты оказались абсолютно мокрыми, а рубаха
безбожно измятой. Распоясанный и до безобразия взъерошенный, он
замер в дверях.
— Федор Алексеевич! — завопил домовенок звонким мальчишеским
голоском. — Христом Богом молю, заберите вы от меня своего Игорку!
Смилуйтесь! Все же чашки в дворницкой перебил… Самовар с кипятком
на меня опрокинул… Метлу новую у дяди Вани по прутикам разобрал… И
чем, скажите на милость?! Зубами! Спасите вы меня от него Христа
ради!
Секретарь вскочил, чуть не зацепившись пиджаком за мягкий
подлокотник кресла, и шагнул к домовенку.
— Ленту… Ленту княжны, красную, вами, Федор Алексеевич, дареную,
голубю повязал, а голубь тот не голубь вовсе оказался, а… Ой, сами
ж знаете воздыхателя княжны… А тут уши, а я могила…— продолжал
жаловаться уже скрипучим голоском несчастный.
Секретарь выхватил из рук домовенка замотанную в ажурную шаль
корзинку, а его самого за шиворот отнес к двери и, дав хорошего
пинка, отправил восвояси. Затем повернул в замке ключ и вернулся к
столу.
— Игорь Федорович, и не совестно вам… — нагнулся он к корзинке
так низко, что аж тронул шаль носом. — Сиди мне тут тихохонько.
Всего один посетитель остался. Скоро Светлана вернется. Приголубит.
Не шали…
Федор Алексеевич сунул корзинку под стол и позвонил в
колокольчик. В дверях тут же возник опрятный молодой человек. Так
быстро, будто все время подпирал дверь. Его хилая серая косичка
болталась между лопаток, спрятанных под дорогим голубоватого цвета
пальто. Он молча поклонился в сторону обтянутого зеленым сукном
стола и, вытянувшись по струнке, придержал дверь для своего
спутника.
Второй посетитель внешним видом вызвал на лице секретаря
непроизвольную улыбку. И было над чем посмеяться: дурацкий черный
плащ мог сыскать отклик лишь в душах страстных любителей английских
готических романов, коих доме предводителя петербургской нечисти
отродясь не водилось. Не одобряли тут басурманские сказки.
— Понаехало вас на белые ночи смотреть, — пробурчал Алексей
Федорович по-французски, глядя в немигающие глаза гостя. — Вампиров
в Северной Пальмире стало больше, чем людей. А у нас тут что ни
человек, то гений. Наше отечество неувязочек с французами нам
больше не простит.
— Я не француз, я — немец, — отчеканил гость и вытянул шею,
чтобы заглянуть за стол, куда без предупреждения с головой нырнул
секретарь, но увидел лишь рассыпавшиеся по серой ткани пиджака
чёрные кудри.
