…«Месяца китовраса в нелепый день» — под свист дудки
и бряканье бубенцов начинается скоморошья приговорка. Ходят
по кругу медведь да коза в берестяных личинах, пляшет
толстяк, ряженый бабой, у берёзы скребёт траву настоящий худой
медвежонок. То смеются, то ахают зрители: тычут пальцами
в скоморохов княжьи гридни в алых плащах, ухмыляется
во весь рот великан-варяг, хохочут, пихают друг друга локтями
чумазые подмастерья, прячет лицо в ладошки разрумянившаяся
молодка, грозит пальцем охальникам бородатый старик. Тёмные, тяжело
рубленые стены домов обрамляют узкие улочки вперемешку
с молодыми деревьями. Деревянная мостовая щедро усыпана
золотыми и червонными листьями. Над головами огромная
синева — такого высокого неба не сыщешь ни в Киеве
ни в Новагороде ни в Рагузе ни в самом Цареграде.
Где-то ржут, поспешая, кони, перекликаются звонкоголосые петухи,
перебрехиваются собаки, стучит молот о наковальню, скрипят
ворота. Полоцк живёт. А отойдёшь за белые стены
города — и тишь, небывалая тишь вокруг, каждый шаг,
каждый шорох веточки будет слышен. Распростёрлись лесные дали,
распластались платками степи, разлились, бушуя, моря —
бездорожье вокруг, тропы торные да людские пути перечесть можно.
Кто живёт как зерно пшеничное — от весны до осени
корнем в землю, добрым людям на пропитание. Кто растёт
величавым дубом — сто лет путников укрывал от дождя да
зноя и ещё сто лет помнить будут. Кто пробивается к свету
как яблоня — из никчёмного семечка славный ствол, добрый
плод. Кого носит по ветру, словно глупое перекати-поле —
нынче здесь, завтра там, как беспутные скоморохи. Среди моря овин
горит, по чистому полю корабль бежит, вор у вора портянки
украл. Сели Ваня с Машей отведать сказки нашей, кто смел тот
и съел. А вы читайте — на ус мотайте.
Глава 1
…Журавли улетают на юг, — так рассказывал дядько Жук.
В птичий Ирий, пережидать студёные зимы, неласковые метели.
Стоит только месяцу листопаду тронуть золотом дубы с клёнами,
поднимаются на крыло стаи. А пока ветви зелены —
кружат над полями, в облаках прячутся и зовут друг друга:
Курлы… Курлы… Стать бы вправду серым журавушкой, улететь прочь
из дома в дальние страны. Поглядеть, как там люди живут,
правда ли вместо хлеба едят песок, молоком умываются,
а девицам закрывают лицо, чтоб никто не увидел —
хороша, али нет… — Юрась фыркнул, сплюнул травинку
и перекатился на живот, — может там все девицы
косоглазые да чернявые. И всё равно — птицей было бы
лучше.
Долговязого Юрася с детства дразнили Журкой. Народ
в Востраве был работящий да ушлый, слов на ветер
не бросал зря. Длинноногий, длиннопалый, остроносый
и быстроглазый мальчишка в самом деле походил
на птенца-слётка. С малолетства был слаб здоровьем,
бледен до синевы, отчаянно неуклюж и задумчив сверх
всякой меры. Бывало, погонят гусей на луг, приставят Юрасика
с хворостиной следить за птицей, бац — белохвостые
разбрелись кто куда, а мальчишка сидит у пруда
и глядится в воду, будто водяницу там углядел. Мать его
вразумляла и словом и розгами и тайком
к ведовице водила — без толку. Бабка гуся взяла
и пряжу взяла, а про парня сказала «мол, не жилец».
Ошиблась — из многочисленных детских хворей Юрась
выкарабкивался упорно, а из пяти младших сестёр
и братьев сгорело трое. К лучшему — овдовев, мамка
вряд ли сумела бы выкормить всю ораву голодных ртов.
А так выжили… Вся надежда была на младшего, Киршу —
братец сызмала рос мужичком, после десятой зимы стал выходить
на страду, как взрослый, тянуть соху вместе с бурой
кобылой Зорькой. Лада, погодка, тоже была мастерицей на все
руки — и в избе и в поле
и в огороде. К ней и присватывались уже, даром,
что не красавица. А Юрась до сих пор перемогался
на тех делах, что в деревне поручались детям, дурачкам
и вовсе никчёмным работникам. Он был вынослив, а вот сил
поднять тяжесть, целый день походить за плугом или поработать
на солнцепёке не хватало, случалось, и обмирал
от натуги и сутками потом отлёживался на печке. Мать
пока не торопила сына с женитьбой, понимала, что хорошая
невеста за хилого мужа добром не пойдёт. Только вздыхала,
глядя, как подрастает Кирша, как невестится Лада, как
с трудом, шатко-валко от зимы к зиме тянет дни
прежде крепкий хозяйский двор. Сам Юрась понимал, что едва
отрабатывает хлеб, который он ест, и стыдился своей слабости,
но поделать ничего не мог. Так бы и лежал день
за днём, глядя в небо, на пышные облака
и разноцветные ленты зари, рассматривал бы, как
причудливо вырезаны листья рябины и шишки хмеля, как сочно
блестит в раскопе мокрая глина, как лижут обрыв мутно-рыжие
волны речки, как бродят по лугу коровы, жуют траву. Как
слипаются, насмотревшись, глаза, словно девы-полуденницы мажут
мёдом ленивые веки…
