Рынок Кафы знавал лучшие времена. Белопарусные дромоны
причаливали в заливе, торопясь под защиту могучих крепостных стен.
Византийцы сгружали на берег красное дерево и черных рабов, тяжкую
сталь и невесомый шелк, желтый шафран и бесценную синюю краску из
Индий. Угрюмые невольники поднимали на борт мешки с отборной
пшеницей и бочки с солхатским вином, круги желтого воска и
роскошные связки мехов, гнали пышногривых степных коней и
заплаканных светловолосых девушек. Ах, как щедр тогда был рынок, ах
какие заморские редкости продавались в пестрых лавках, легких
шатрах, а то и тихо из-под полы, чтоб не ограбили, не отняли
сокровище. Нынче же… а что нынче?
Подле церкви Иоанна Крестителя под сенью ветшающих башен даже в
базарный день не набиралось и полусотни торговцев. И товар
предлагали бесхитростный – свежую рыбу и свежие яблоки, муку и
масло, битую птицу и живых, отчаянно квохчущих кур, скандальных
поросят и клочкастых маленьких ишаков. Модницы копались в медных
обручьях, серьгах и гривнах, перебирали свертки холста и мотки
простеньких кружев, завистливо косились на дорогие шелка. Солевар
дремал рядом с мешком грубой соли, гончар во всю мощь луженой
глотки выхваливал небьющиеся горшки, кузнец угрюмо точил нож с
волнистым узором вдоль лезвия – где только выучился? Пахло свежим
навозом, дегтем, дымом, сеном, морем и рыбьими потрохами. И
пряностями, с трех шагов заглушающими прочие ароматы.
Шатер Арифа Абу Саляма стоял поодаль от остальных лавочек –
торговцы жаловались, мол покупатели шалеют и становятся скупы на
траты. И вправду – спустя пять минут проведенных в окружении
горшочков, мешочков, колбочек и шкатулочек, голова начинала
кружиться даже у привычного к благовонным курениям
константинопольского монаха. Что ж говорить о простых
грешниках? А безмятежный Абу Салям сидел в шатре день-деньской, тер
мускатный орешек, молол перец или благоуханные зерна кофе и
чувствовал себя великолепно – он избегал лишних разговоров и шумных
гостей. Расшитый халат торговца знавал лучшие времена, зеленый
тюрбан вопиял о былой роскоши, мягкие туфли когда-то стоили больших
денег. Но серьга, оттягивающая дряблую мочку уха, сияла золотом, с
искоркой изумруда, и резной перстень с изречением из Корана вызывал
уважение. А роскошная, холеная, крашеная хной борода, которой
завидовали горожане, скрывала извилистый шрам от шеи до середины
груди… но об этом молчок!
Полог шатра оставался закрытым даже в жаркие дни – чтобы шальной
приморский ветер не поднял в воздух невесомую пыль куркумы, не
нанес упаси Аллах пыли в драгоценный шафран или перец. Не жалея
денег Абу Салям возжигал масляные светильники и – подумать только –
ни разу не погорел. О приходе покупателя предупреждали
колокольчики, развешанные у входа, и пока гость щурился и чихал,
привыкая к ароматному полумраку, торговец уже знал, что
предложить.
Шапочных дел мастер Биньямин Колпакчи, как и все караимы любил
нежную, легкую трапезу – ему к душе лягут горная мята, крохотные
лимоны в меду, реган, а в богатый день – хрупкий стручок ванили.
Торговец шерстью Барджиль, как все хазары предпочитал простую,
грубую пищу – огненный стручок перца, отборный чеснок с побережья,
зеленая соль с травами. Лошадник Файзулла, сын кочевий, куда
требовательнее – этому подавай серые зерна зиры, синие капельки
барбариса, дорогой черный перец, желтую куркуму. Афифе-хатун
держательница ласкового приюта для усталых путников любила
изысканные приправы – лист малабарской корицы, корешки имбиря,
похожие на человечков в любовных объятиях, звездочки бадьяна,
прозрачно-желтые цветы шафрана, мускатный орех и маковое зерно.
Смуглая красавица Поликсена, хозяйка хлебопекарни, заказывала
много, но просто – тмин, симсим, нигелла, и снова зира. Сатеник… о,
эта Сатеник! Воистину, нет такого зверя, который подобен жене злой,
сварливой!
