Минская губерния.
1832 год с. Забелино.
Пролог
Майский вечер был тихим и безветренным. Ароматные грозди сирени,
в изобилии распустившейся в саду небольшой усадьбы в Забелино,
благоухали так, что кружилась голова. Катя очень любила эту пору в
преддверии лета, когда природа, скинув с себя остатки зимнего сна,
распускалась в пышном цветении навстречу жаркому лету. Раскачиваясь
на широких качелях и бросив взгляд на отчий дом, девушка вздохнула.
Здание давно нуждалось в ремонте. Штукатурка потрескалась и даже
местами осыпалась; к концу лета всё это обычно было скрыто за
плющом, оплетающим стены дома, но нынче, в конце весны слишком явно
открывалось взору на некогда белых стенах. Да и внутренне убранство
дома выдавало бедственное положение семьи. Давно надобно было
обновить потёртые ковры и мебель. Род Забелиных, некогда бывший
весьма зажиточным и многочисленным, давно утратил былое богатство,
о чём Катерина не раз думала с острым сожалением. На то, чтобы
вернуть старинной усадьбе былое великолепие, средства нужны были
немалые, но доходов от небольшого имения едва хватало, чтобы вести
весьма скромный образ жизни, приличествующий дворянскому сословию.
Да обеспечить более-менее приличное содержание старшему брату Кати
Петру, который, как и все мужчины в их роду, в прошлом году
закончил кадетский корпус и ныне служил в Преображенском полку в
чине поручика. «Хорошо Петруше, - размышляла девушка. – Папенька из
последних сил старается обеспечить ему безбедное житьё в столице».
Он-то не видит этой нищеты и убожества, вращается в высшем свете, в
то время как она сама вынуждена прозябать в глуши под неусыпным
надзором маменьки.
Отец считал, что должен сделать всё возможное, чтобы Пете не
пришлось стыдиться своего положения среди друзей и товарищей, а
весьма скромное жалование гвардейского офицера, разумеется, не
могло удовлетворить все его запросы. Катенька знала, что это за
запросы, но благовоспитанной барышне вслух об этом говорить не
положено, однако со своей лучшей подругой Оленькой Волошиной они
частенько шептались об этих весьма неприличных вещах. Нравы,
царящие в среде молодых офицеров, кутежи и попойки, придавали
гвардейцам некий особый шарм, чем немало будоражили впечатлительные
натуры юных барышень, вызывая у них жгучее любопытство.
Волошины, не в пример Забелиным, были куда состоятельнее и могли
позволить себе и сезон в столице, для того, чтобы Оленьку в свет
вывести, и здесь в Олесино такие балы устраивать, которые на всю
губернию славились. Получить приглашение туда удавалось далеко не
всем желающим, но для Кати двери этого дома были всегда открыты.
Несмотря на доброе отношение к Катерине родителей Оленьки и на
многолетнюю дружбу их семейств, а может быть, и именно поэтому,
нет-нет, да и испытывала Катя приступы острой зависти к своей
подруге. Оленька-то в этом году в Петербург поедет, а Катерине с их
нищетой только и остаётся, что местных губернских кавалеров
покорять своей неземной красотой.
Она давно заметила, что её маменька, Варвара Иннокентьевна, всё
чаще задумчиво глядит на неё, и для Кати не было секретом, что за
мысли посещали голову её родительницы. Катенька знала, что красива,
и подтверждением тому были пылкие взгляды молодых людей из
губернского дворянства, частенько бросаемые в её сторону, случись
ей оказаться где-нибудь в людном месте. Невысокая, тоненькая, как
тростиночка, она напоминала фарфорового ангела, которого батюшка
подарил ей на её прошлый день рождения. Её волосы были настолько
светлыми, что казались почти белыми, большие голубые глаза,
молочно-белая кожа, тонкие черты лица дополняли облик неземного
создания. «Мой ангел», - глядя на неё, часто говаривал отец,
любуясь старшей дочерью «Уж ты, моя красавица, непременно бы
покорила столицу и сделала достойную партию», - вздыхала маменька,
вспоминая годы своей юности, когда она сама блистала в светских
гостиных Петербурга. Только вот не суждено надеждам маменьки
сбыться, негде было взять средств на то, чтобы поехать в Петербург
к началу сезона, дабы попытать ей счастья на ярмарке невест.
