Удар. Ещё удар.
Больно.
Я пытаюсь закрыться, отгородиться от человека, которого когда-то
любила. Человека, который сделал всё, чтобы все чувства к нему
окрасились в чёрный цвет. Теперь я знаю, что он никогда ко мне
ничего не испытывал, но так хотелось верить.
Не пла́чу. Главное, не плакать, хотя держать себя в руках
невыносимо. Я сжимаюсь в тугой комочек, абстрагируюсь от боли, но
сильный толчок ботинком по рёбрам словно бы снимает с меня кожу,
оголяет каждый нерв, превращает меня в кровоточащий кусок мяса.
Больно.
Я хочу закричать. Сделать хоть что-то, чтобы эта боль наконец-то
прекратилась. Мечтаю умереть — лишь бы хоть так рухнуть наконец в
небытие, прекратить эту кровавую вакханалию.
Но даже если я закричу, разве кто-то в этом огромном пустом доме
услышит меня?
Бесполезно.
— Тварь, тварь! — муж выплёвывает слова, и они эхом над головой.
Впиваются в кожу, ранят сильнее ударов. — Какая же ты бесполезная,
мелкая дрянь. Уродка! Фригидная идиотка!
Он говорит ещё что-то, но я не слышу. Не могу слышать, не хочу,
не собираюсь. Всего, что он уже сказал и сделал, достаточно, чтобы
чаша переполнилась, и меня затопило с головой его злостью,
разочарованием во мне, ненавистью.
Чужая ненависть отравляет, но и отрезвляет. И мне проще сейчас,
лёжа на полу, под градом ударов, чувствовать себя дрянью. Потому
что иначе можно просто не выжить.
А зачем я живу? Почему Коля просто не прихлопнет меня уже
наконец-то? Пусть убьёт уже, уничтожит окончательно, тогда станет
проще.
Тогда будет не так больно.
— Ко… Ко-ля, — хриплю, унижаюсь, пытаюсь достучаться до
обезумевшего мужа, хочу, чтобы услышал меня, остановился. — Не-е…
не надо. Пожалуйста.
Но он не слышит меня.
Больно.
Коля наклоняется ко мне, сжавшейся пружиной на полу, наматывает
мои волосы на кулак и больно дёргает на себя голову. Приближается,
и его мутные шальные глаза заглядывают в мои. Ищут ответов.
— Господи, какая ты жалкая тварь.... ненавижу, — он улыбается,
обнажая ряд белоснежных зубов. — Кому ты теперь нужна, ущербная?
Папочки твоего нет, некому тебя защитить. И денег у тебя нет. Ты
бесполезная, ни уму, ни сердцу.
И снова бьёт. С размаху, со всей силы, не жалея своих суставов и
моих костей.
Сейчас он похож на сбесившегося дикого зверя, почуявшего кровь.
Пьяный, невыносимо злой, жестокий. Разочарованный. И это мой Коля?
Человек, которому я когда-то поверила? Человек, который клялся мне
в любви? Превратившийся в жестокое чудовище — ненасытного дикаря,
измазанного ритуальной кровью врага.
Невыносимо.
— Блядь, зачем я вообще с тобой когда-то связался? Тварина.
Он кричит и кричит, но голос его всё тише. Меня закручивает в
вихре его злобы, ненависти, и, в конце концов, перестаю хоть что-то
чувствовать. Меня поглощает сладостное небытие, и нитка боли
наконец-то обрывается.
И единственное, что ещё остаётся во мне — ненависть.
А потом я выныриваю из тяжёлого марева, но в первые мгновения
совсем ничего не чувствую.
Не чувствую.
Не помню.
Отказываюсь помнить.
Боль, приглушённая десятками уколов, капельниц почти не
беспокоит. Физическую боль успокоить легко, а вот душевную… Время
капает из невидимого крана, бьётся водой о стылый гранит, и вдруг…
вдруг я вспоминаю что-то. Сначала неясное, смутное, с каждой
минутой оно беспокоит меня всё сильнее.
А когда вспоминаю, боль прошивает меня насквозь, вонзается под
кожу ржавыми иглами.
Ребёнок. Мой ребёнок.
Скрипит дверь в палату, я дёргаюсь изо всех сил, пытаюсь
дотянуться до вошедшей медсестры, тяну к ней руку, а язык не
слушается — онемел. Я хочу спросить, что с моим ребёнком, мне нужно
знать, жив ли он. Готова ли я к правде? Нет. Мне просто нужно
знать, что с моим мальчиком всё хорошо.
Я точно знаю, что это мальчик — чувствую это.
