Мои руки дрожат так сильно, что хрустальный кувшин с вишневым
компотом, который я несу Самрату, кажется неподъемной ношей. После
работы в саду, пальцы, побелевшие от напряжения, судорожно сжимают
прохладное стекло. Каждый шаг по длинному коридору нашего большого
дома отдается гулким эхом, словно удары молотка по наковальне. В
висках стучит одна и та же мысль...
Двадцать семь лет.
Двадцать семь долгих, счастливых лет я ходила этим коридором,
зная, что за дверью массивного орехового кабинета меня ждет мой
муж, мой единственный мужчина, отец моих детей. Человек, ради
которого я превратила этот дом в настоящее гнездышко, вынашивала
наших детей, создавала уют каждым своим прикосновением.
Но сегодня чувствовала, что что-то не так. Сердце было не на
месте. Я гнала мрачное предчувствие подальше от себя.
Ведь у меня счастливая семья. Любящий муж, прекрасные дети,
уютный дом…
Но сейчас к горлу подкатывает тошнота от предчувствия чего-то
страшного. И страх сковывает сердце…
– Нет, сын мой, я категорически против! – голос мамы, моей
свекрови, просачивается сквозь приоткрытую дверь кабинета,
заставляя меня замереть на месте. Никогда раньше я не слышала в ее
голосе такого отчаяния.
– Мама, это мое окончательное решение. По закону и традиции у
меня есть полное право привести в дом вторую жену, – глубокий,
властный голос Самрата, такой родной и одновременно пугающе чужой,
вонзается в мое сердце острым кинжалом.
Вторая жена...
Эти слова отдаются пульсирующей болью в висках, словно удары
тяжелого молота. Воздух становится густым, как патока, и я не могу
вдохнуть. Перед глазами плывут темные пятна, а в ушах нарастает
звон. Прислоняюсь к стене, чтобы не упасть – ноги стали ватными,
непослушными.
– Адиля? Та самая Адиля, которая предпочла богатство твоей
любви? – возмущенный голос мамы звенит от праведного негодования. –
Ты забыл, как она разбила тебе сердце, выбрав того
промышленника?
Адиля... Это имя, которое я никогда не слышала за все годы
нашего брака, вдруг оказывается ядовитой змеей, притаившейся в
сердце моего мужа все эти годы. Готовой в любой момент ужалить,
отравить все, что мы построили вместе.
– Ты не понимаешь, мама! – в голосе Самрата я впервые за много
лет слышу неприкрытую боль и... тоску? Эта тоска режет меня по
живому. – Ее выдали замуж насильно! Ее отец даже не спросил ее
мнения, когда заключал сделку с тем стариком. Она страдала все эти
годы.
Он тоже страдал вместе с ней?
Неужели все эти годы, когда я рожала ему детей, создавала уют,
была его опорой и поддержкой, делила с ним радости и горести, он
думал о ней?
Каждый раз, когда целовал меня, когда занимался со мной любовью,
когда держал на руках наших новорожденных детей – он представлял
ее?
Желудок сжимается в тугой узел, к горлу подкатывает тошнота.
– Прошел всего год после смерти ее мужа! – в голосе мамы звучит
неприкрытое презрение. – У нее есть старшие родственники, пусть они
о ней позаботятся! Подумай о Самайе, о своих детях!
– Я все решил, – эти три слова Самрата падают тяжелыми камнями,
погребая под собой мои надежды и мечты. Его тон не оставляет места
для возражений – это тон человека, привыкшего, что его слово –
закон. – Адиля будет жить здесь. Это мой дом, и я имею полное
право...
Звон разбитого хрусталя оглушает меня. Отскакиваю на несколько
шагов назад, словно от удара. Красный компот растекается по
светлому персидскому ковру, как кровавая река – река моей разбитой
жизни. Не помню, как выпустила кувшин из рук. Не помню, как коротко
вскрикнула, крик вырвался из груди помимо моей воли, словно раненое
животное.
Дверь кабинета распахивается с такой силой, что ударяется о
стену. И я вижу его – высокого, статного, в безупречно сшитом
костюме, с заметной сединой на висках. Его карие глаза, способные
одним взглядом пригвоздить к месту любого подчиненного, сейчас
смотрят на меня с смесью удивления и... раздражения? Мой муж.
Человек, которому я отдала всю свою жизнь без остатка.
