- Давай я лучше тебе скажу, что ты
на свете всех милее, всех румяней и белее? — предложило
зеркало.
— А давай я верну тебя в мир людей?
Подарю какой-нибудь... как их называют... модельке! Их сейчас
много, таких специальных девушек для демонстрации готового платья.
По-моему, гораздо больше, чем женщин, которые будут это платье
носить. Вот ей и расскажешь, что она румяней и белее... Или у них
снова загар в моде?
— Не подаришь, — буркнуло
зеркало. — Я знаю слишком много твоих тайн.
— Поверь, из всех тайн ее будет
интересовать только во что я одевалась и какой косметикой
пользовалась. Еще диета, но моя ей не подойдет.
— Не надо дарить, — вздохнуло
зеркало. — Они на почве этих самых диет все нервные, дерганые,
так и норовят бедное зеркало об стенку грохнуть.
— Так может, уже займемся делом?
— Это я к тому, что если тебе
результат не понравится, так... того... не надо об стенку.
А то ты тоже у нас нервная, дерганая...
— Я хоть раз позволяла себе быть
нервной и дерганой без выгоды для себя? А тем паче с
убытком?
— Очень мило, конечно, что меня
относят к убыткам. А своей хорошо просчитанной нервозностью ты
пользуешься так часто, что собственные сыновья тебя за психическую
держат!
— Так это же прекрасно! Безголовые
детеныши не ждут от меня расчетливости, а значит, и сами
в ответ ничего не рассчитывают. Быть эмоциональной мамочкой...
— Истеричной, — поправило
зеркало.
— Много себе позволяешь! Хорошо,
пусть будет по-твоему: быть истеричной мамочкой с избытком силы и
недостатком ума порой та-ак выгодно. Все так бережны со мной... как
с этой... тоже из мира людей... — тонкие пальцы с длинными,
покрытыми темным лаком ногтями вопросительно пощелкали. — О!
Как с гранатой с выдернутой чекой!
— Не знаю, это уже после меня
появилось, — проворчало зеркало.
— Ты бы хоть изредка само обращало
внимание на картинки, которые мне показываешь! Как можно быть таким
ленивым и нелюбопытным! Ну ладно, давай уже! Свет мой, зеркальце,
скажи, да всю правду покажи... — Женщина с тонким и острым,
словно вырезанным ножом, лицом положила подбородок на сплетенные
пальцы. Расходящиеся рукава платья тяжелыми складками скользнули
вниз, открывая очень тонкие руки с хрупкими запястьями, перевитыми
браслетами-змейками. Гладкие, как лакированные, черные волосы
треугольными ласточкиными хвостами повисли вдоль щек. Почти
круглые, в поллица темные глазищи уставились в прозрачное стекло.
Отражение женского лица в старинном, мутноватом и неровном
зеркальном стекле стало таять, сменяясь совсем другими
картинами.
— Я уже говорила, что мои сыновья
безголовые? — наконец недовольно проворчала она, отодвигаясь
от зеркала, — между ниточками темных бровей залегла
недовольная складка. — Клянусь Мной, младший безголовее всех.
Влюбить в себя самую опасную девчонку под небесами двух миров... и
вместо того, чтоб превратить ее в одуревшую от любви креветку и
вертеть ею как пожелает, он регулярно напоминает о законе и
долге!
— Может, не стоило их ссорить —
тем более, из-за какого-то пестрого кота? — задумчиво спросило
зеркало.
— Конечно стоило! Если он не вертит
ею, значит, она неизбежно начнет вертеть им. Хватит уже с меня
шпионов Симаргла в собственной Пещере! — Владычица
Табити-Змееногая, Тиамат Хубур Нюй-ва Предвечная и Изначальная
резко встала, едва не уронив тяжелый резной стул. Чуть покачиваясь
при каждом движении, скользнула к окну — из-под длинного,
в пол, платья слышался легкий шорох и время от времени мелькал
кончик змеиного хвоста. — Совсем сыночки распоясались —
заговоры плетут, с врагом якшаются, — глядя на
протекающую внизу белую воду Молочной, пробурчала она.
— Тебе нечего жаловаться: одни
плетут, другие расплетают, — рассудительно сказало
зеркало. — А с врагом ты якшаешься ничуть не
меньше — это ведь ты подбросила Муравьиному Гаду мысль убить
девчонку? Хотя его новый хозяин велел ее беречь как собственный
хвост.
