В лето 6605 (1097), Любеч, детинец Переяславского князя Владимира Всеволодовича Мономаха
– Да возрадуемся, братья, союзу нашему великому, до скончания мира сего, пока свет солнечный во тьме не погаснет. А тому не бывать, ибо Создатель Люциферу победить не позволит. Никогда более на брата своего не пойдем с обнаженным мечом, со злым сердцем! На том Крест святой целовать будем и друг другу в любви бескорыстной, крепкой, поклянемся! – Волынский князь Давыд Игоревич поднял кубок с пряным «долгим» мёдом.
– Будем крест целовать! – вторили ему князья Володарь Ростиславич, брат его Василько.
– Возрадуемся, братья, – сказал князь Святополк Игоревич, так же поднимая кубок. – Сделаем всё по завету Мудрого Ярослава и Владимира Святого. Ни к чему нам друг друга изводить, когда половцы наседают, дышать Руси не дают.
– Поклянемся! – Князь Олег Святославич неловко встал, пролил мёд на византийский плащ князя Владимира Всеволодовича. И так испугался, будто достал меч против Мономаха, что ноги его подкосились, вновь опустился на скамью, обитую медвежьей шкурой.
Мономах похлопал его по плечу, поправил золотую застежку на плаще в виде головы льва:
– Ничего, брат, не в обиде. Даже Днепр теперь не между нами, а уж капля медовухи и вовсе не преграда.
Все дружно рассмеялись. Святополк Игоревич подтолкнул локтем монаха Печерского монастыря Сильвестра, приглашенного Мономахом для «летописи» на Любеческий собор князей: чего мол, спишь, записывай всё как есть.
Но Сильвестр не спал. Обладая отменной памятью, он всё тщательно запоминал, чтобы потом кропотливо и точно изложить на пергаменте. Однако и теперь он делал пометки в небольшом свитке – Святополк сделал ему замечание, чтобы еще раз подчеркнуть перед князьями свое особое, неблазное отношение к собору. Ну и то, что он здесь главный, хотя инициатором собора был Мономах.
– Не тревожь летописца, – сказал Владимир Святополку, – он свое дело верно знает.
– Не сомневаюсь, князь, в твоем верном выборе писца, – ответил тот, и в словах его прозвучала некая обида – зачем, мол, перед каким-то чернецом одергиваешь…
Мономах не дал повода разгореться ссоры из-за пустяка. Он велел дворовым добавить в светлицу огня – над княжеским теремом Любечского детинца уже сгустились сумерки, а над Днепром взошла огромная серебряная Луна.
Холопы внесли в просторную залу дворца византийские канделябры отделанные золотом и серебром о трех и пяти рожках, с зажженными восковыми и сальными свечами. Княжеский тиунПарапинак, грек по происхождению, выписанный из Византии, одетый в ливрею как при дворе константинопольского императора Алексия I Комнина, спросил у Владимира Всеволодовича можно ли подавать трапезу. Мономах взглянул на князей: всё ли выяснили? Все утвердительно закивали, загудели.
– Ежели так, то пора переходить к застольной братчине.
Съезд продолжался с раннего утра, поэтому все проголодались: за совещательным столом были только пряный мёд, белое византийское вино и пряники, к которым во время переговоров никто не притронулся.
– Вельми приятна, братья, дружба наша, – сказал в заключение деловой части собора Василько Ростиславич.– А ежели кто нарушит нашу клятву, пусть у того полопаются глаза его.
Опять все одобрительно закивали, но взоры и мысли князей были уже устремлены на вносимых в просторную светлицу жареных поросят, лебедей в перьях, бараньих боков. Появились также заморские фрукты: китайские «оранжевые яблоки» из Византии, ифрикийские бананы, египетские финики. Словом, на всё, что хозяин припас к «летописному» собору, который должен был положить конец междоусобной рознице.
