Школьный звонок прозвенел как похоронный колокол. Лера замерла у дверей класса, вжавшись в шершавую стену. Изнутри доносился гул голосов – смех, визг, грохот сдвигаемых стульев. Обычный утренний хаос. Но для нее это был звук приближающейся бури.
«Просто войди. Просто сядь за парту. Не обращай внимания…»
Она вдохнула запах пыли, мела и чего-то кисловатого, всегда витавший в школьных коридорах, и толкнула дверь. Шум не стих, но несколько пар глаз тут же устремились на нее. Кто-то хихикнул. Лера почувствовала, как жар разливается по щекам. Она потупила взгляд и быстрыми шагами направилась к своей парте у окна, в последнем ряду. Ее островок. Ее крепость. Хлипкая.
– О, смотрите, кто припёрлась! Лерка-Мерка опоздала! – раздался громкий, нарочито-веселый голос от первой парты. Это был Глеб, неформальный лидер их «веселой» компании. Коренастый, с вечной ухмылкой.
– Мерка-Мерка, что, опять проспала? Или зеркальце разбила, красавица? – подхватила его тень, тощая и вертлявая Маринка. Ее смех был резким, как скрежет стекла.
«Лерка-Мерка». Эти два слова, слипшиеся в одно унизительное прозвище, вонзились в Леру, как всегда, остро и неожиданно. Откуда оно взялось? То ли от фамилии, то ли еще в началке кто-то ляпнул, а потом прилипло. Как жвачка на подошве. От него невозможно было отмыться. Оно звучало глупо, по-дурацки, и каждый раз, когда его произносили, особенно вот так – громко, нарочито, – Лере хотелось провалиться сквозь землю. Или исчезнуть. Стать невидимкой. Чем угодно, только не Леркой-Меркой.
Она молча села, стараясь не смотреть ни на кого. Достала тетрадь по математике. На обложке аккуратным, чуть угловатым почерком было выведено: «Лера Меркулова». Каждая буква казалась ей сейчас клеймом. Позорным знаком. Она быстро сунула тетрадь под учебник, будто пряча улику.
Урок начался. Учительница, Анна Петровна, строгая и вечно уставшая женщина, пыталась объяснить новую тему. Лера старалась сосредоточиться, водила ручкой по полям тетради, выводя бессмысленные завитушки. Но мысли возвращались к прозвищу. Оно звенело у нее в ушах. «Лерка-Мерка…
Лерка-Мерка…» Казалось, оно висит в воздухе, готовое сорваться с чьих-то губ в любой момент.
И сорвалось. Когда Анна Петровна вызвала Леру к доске решать уравнение. Она встала, ноги ватные. Прошла между рядами, чувствуя на себе десятки глаз. У доски взяла мел. Рука дрожала.
– Ну, Меркулова, давайте, – нетерпеливо сказала учительница. – Времени мало.
Из третьего ряда кто-то громко прошептал, но так, что слышала вся половина класса:
– Давай, Лерка-Мерка, не подведи! Покажи свою меркантильность!
В классе сдержанно захихикали. Анна Петровна строго огляделась, но не стала выяснять, кто это был. Лера стояла у доски, мел так и завис в воздухе. Уравнение, которое она вроде бы понимала дома, теперь казалось китайской грамотой. Цифры и буквы плыли перед глазами. Горло сжалось. Она чувствовала, как краска стыда заливает лицо, шею, уши. Она была готова расплакаться. От унижения. От бессилия. От этого дурацкого, прилипчивого, ненавистного имени-клейма.
– Не знаешь? – вздохнула Анна Петровна. – Садись. Два. Петров, иди сюда.
Лера шла обратно на свое место, спотыкаясь о ножку стула. Смешки теперь не сдерживались. Она уткнулась взглядом в парту, стараясь дышать глубже, чтобы не разреветься прямо здесь.
«Я ненавижу это имя. Ненавижу эту школу. Ненавижу себя…» Мысли крутились, как бешеные хомяки в колесе. «Надо сбежать. Уйти. Стать кем-то другим. Кем угодно…»