Посвящается Сьюзи Гонсалес
1
На следующий день после смерти Мэг мне пришло вот такое письмо:
К сожалению, вынуждена сообщить, что мне пришлось покончить с собой. Я думала об этом очень долго и приняла такое решение самостоятельно. Я знаю, что тебе будет больно, и прошу меня за это простить, но, пожалуйста, пойми, что мне было просто необходимо прекратить свои страдания. С тобой это никак не связано, только со мной. Ты ни в чем не виновата.
>Мэг
Она отправила такие письма родителям, мне и в полицию Такомы, а отдельным текстом рассказала, в каком мотеле и в каком номере находится, какой яд выпила и как обращаться с ее трупом, чтобы не повредить себе. На подушке в мотеле оказалась еще одна записка, в которой она велела горничной вызвать полицию и не трогать тело. И оставила ей пятьдесят долларов на чай.
Письма по электронке были отправлены с задержкой, чтобы мы получили их через значительное время после того, как ее не станет.
Разумеется, я об этом узнала не сразу. А когда прочла письмо Мэг на экране библиотечного компьютера, подумала, что это, наверное, какая-то шутка. Или розыгрыш. Я позвонила Мэг, она не ответила, тогда я набрала ее родителям.
– Вы получили письмо от Мэг? – спросила я.
– Какое письмо?
2
Заупокойные службы. Бдения. Потом общие молитвы. Я все больше во всем этом путаюсь. Во время ночного бдения надо держать в руках свечи, но иногда так делают и на общих молитвах. А на заупокойной службе люди разговаривают друг с другом, хотя что тут можно сказать?
Достаточно того, что Мэг умерла. Намеренно лишила себя жизни. Хотя за то, что мне теперь из-за нее приходится терпеть все это, я бы сама ее убила.
– Коди, ты готова? – кричит Триша.
Сегодня четверг, вторая половина дня, и мы собираемся уже на пятую службу за последний месяц. Бдение со свечами. Вроде как.
Я выхожу из своей комнаты. Мама застегивает черное коктейльное платье, которое она купила в «Гудвиле» после смерти Мэг. Пока Триша носит его на эти службы, но я не сомневаюсь, что пройдет немного времени, и она начнет выходить в нем в свет и по другим случаям. Мама выглядит в нем очень сексапильно. Как и многим другим жителям нашего городка, траур ей к лицу.
– Почему ты не одета? – спрашивает она.
– У меня все приличное – грязное.
– Что значит приличное?
– В смысле, то, что более-менее подходит для похорон.
– Раньше грязь тебя не смущала.
Мы пристально смотрим друг на друга. Когда мне было восемь, Триша объявила, что я достаточно большая, чтобы самой стирать свои вещи. А я ненавижу стирку. Думаю, вы видите, к чему это приводит.
– Я вообще не понимаю, зачем нам идти на очередную службу, – признаюсь я.
– Потому что согражданам надо переварить случившееся.
– Еду надо переваривать. А согражданам лучше отвлечься на другую драму.
Как гласит потускневший знак на шоссе, в нашем городке проживает тысяча пятьсот семьдесят четыре человека.
«Тысяча пятьсот семьдесят четыре человека, – сказала Мэг, сбегая прошлой осенью в Такомский колледж, в котором ей дали полную стипендию. – А когда ты переедешь в Сиэтл и мы на двоих снимем квартиру, будет тысяча пятьсот семьдесят два».
Пока зависло на тысяче пятьсот семидесяти трех, и, полагаю, так и будет, пока не родится или не умрет кто-то еще. Мало кто уезжает. Даже когда Тэмми Хентхофф и Мэтт Парнер разошлись со своими супругами и сбежали вдвоем – это была самая популярная тема для сплетен до того, как умерла Мэг, – они переехали не далее чем в парк «домов на колесах», разбитый на окраине.
– А мне обязательно идти? – Хотя я не знаю, зачем утруждаю себя вопросом. Триша – моя мать, но власти она надо мной не имеет. Но идти обязательно, я это понимаю, и понимаю почему. Ради Джо и Сью.
