Взаимная попытка убийства – не лучшее начало для дружбы, однако у них всё впереди.
Улыбка лисья, глаза – что янтарь; незнакомка искрит взглядом – и крупицы огня, ещё мгновения назад тлеющие и исходящие серым дымом, собираются на её ладонях, вихрятся по острому тэссену пожаром, могущим пожрать всю округу да не подавиться.
Любой иной признал бы лису эту красивейшей девицей, от какой лишиться разума не стыдно и за какой не жаль ползать следом, умоляя о женитьбе. Пожалуй, маменька была бы без ума от такой дочери, какую можно роскошно и изящно обряжать в шитые золотом шелка и какая будет смотреться в них так, как положено дочери Повелителя: ладно, величественно, прекрасно.
Даром что под тяжёлыми расписными одеждами вьётся рыжий хвост.
Адиш сосредоточена, напряжена, точно струна под пальцами музыкантки или тетива в руках лучницы, и, пожалуй, второе подошло бы ей несказанно больше. Только ледяной самоконтроль и помогает сейчас – и ничего иного она себе не позволяет. Ни злости, ни ярости, ни азарта, ни страсти – мысли должно оставлять холодными, как снег на самых горных вершинах, как океанические воды на полюсах; душу должно держать прозрачнее алмаза, легче льда; разум должно окунать в благословенную тишину, не замечать ничего и никого вокруг, кроме того, что действительно важно.
И важнее причудливой пляски огня на лезвиях нет ничего сейчас.
Заглянуть внутрь себя; выдохнуть так, чтобы загорелся ответный пламень. Фиолетовые всполохи не заставляют себя ждать и бегут по земле змеями, следуя движениям ног, когда Адиш шагает назад, принимая удобную для одного ловкого и скорого броска стойку.
– Колкий огонь на пальцах твоих жжётся, срывается он, – напевает лисица, и огонь скользит по стальным лезвиям. – Быть может, нам не стоит враждовать настоль яростно-злостно?
Адиш отвечает тем же, насчитав порядок в пять-семь-пять слогов.
– Слагая стихи, себе ты не поможешь, – звенит ответом ей холод. – Не стой на пути.
– Я пересекла твою тропу без злобы, – признаёт она спокойно-мягко, – можешь дать уйти и беспокоить более тебя не стану: обещая, держу.
Руки-лапы у той – по локоть в крови.
Адиш точно знает: никогда нельзя верить чужим словам, но надо – действиям. Люди лгут всегда, но ките-охия, рождённые для обмана и притворства, созданные искуснейшими слагательницами витиеватых слов, лгут ещё чаще, пусть даже казалось это невозможным.
Немудрено, что Адиш наткнулась на это существо в шатари, приметив невольно во время представления, что с ведущей танцовщицей, чьё лицо скрывала тяжёлая, резная белая маска, достающая до груди, что-то не так. Никак она не ожидала, что смутное и странное “не так” окажется не только причастностью к гибели высокопоставленного уюра, но и глубоко древней сущностью.
– Лисьим словам нет веры, – отрезает и продолжает на выдохе: – Скажи мне то, что я желаю знать.
– Тогда отпустишь? Готова я поверить тебе, возможно. Желаю идти дальше я своим путём вдоль городов, но знаю одна столь много, что задержимся мы на все века. А потому ты скажи, что лиса тебе должна поведать.
Адиш точно знает, чего она желает, и Адиш привычна получать то, чего желает. Дочь Повелителя, агади-райкумари, она не знает отказа в желаниях разумных; и в этот миг, полагая, что имеет право по крови, отдаёт короткий приказ ките-охия:
– Отпусти огонь. Я желаю говорить – не причинять вред.
Угасает пламя на металле – лисица сворачивает тэссен одним изящным движением руки и вновь прячет ладони в широкие расписные рукава, точно бы показывая: “Ты гляди же на меня, я не стану боле нападать и жду того же от тебя”, но Адиш не рискует слишком явно, сохраняя недоверие. Огонь утих, вскоптив напоследок пол, но напряжение в руках, в ногах лишь перетекает плавно в другой вид, не спадая и не тлея.
