Страх — всегдашний спутник
неправды.
(Уильям Шекспир)
Первые числа января.
Ася.
Между мечтой и реальностью всегда стоит страх. Мой — напоминал
океан. Бескрайний. Безудержный. Мощными волнами он каждый раз
сносил меня с ног, стоило только представить свою жизнь другой —
как у всех. Я падала, до крови сдирая колени, но поднималась и
назло стихии подходила ближе. Пока однажды родители не сказали мне:
«Твоя взяла, Ася!»
Наверно, так сложились звезды: наш переезд, случайная встреча
отца с однокашником в супермаркете, мое состояние, на удивление,
стабильное, — все шло к тому, чтобы я стала на шаг ближе к
мечте.
К дому на Парковой, где жил тот самый одноклассник отца, а
теперь уже директор местной школы, мы подъехали немногим раньше
условленного времени. Отсутствие пробок в час пик я приняла за
хороший знак. Не то чтобы сильно верила в приметы, но когда на кону
— твоя жизнь, пренебрегать подсказками свыше было бы глупо.
Уже минут десять мы с отцом сидели в салоне его пикапа. Воздух,
вылетавший из дефлекторов, казался мне до невозможного раскаленным,
а время — тягучим, как лакричный сироп. Я в нетерпении теребила
снятую с головы шапку и все не решалась заговорить. Отец тоже
молчал. Нахмурившись, он ритмично постукивал указательным пальцем
по оплетке руля. Иногда переводил на меня взгляд, полный
неразрешимых противоречий. Наверняка ждал, что я передумаю.
Испугаюсь. Откажусь от мечты. И его во мне сомнения были, как вирус
гриппа, безумно заразны. Еще пара минут промедления, и я бы
сдалась. А потому зажмурилась, мысленно сосчитала до трех, а потом
прошептала:
— Пап, нам пора.
Выдохнув гулко, отец взглянул на меня исподлобья.
— Ты точно этого хочешь, Аська?
Мокрые хлопья снега бились в лобовое. Отчаянно. Бессмысленно.
Они чем-то напоминали меня: таяли, но не отступали.
— Если не сейчас, то уже никогда, понимаешь? — возразила
несмело.
Мне бы хотелось, чтобы голос мой звучал более уверенно, как
тогда, когда я впервые заявила родителям о своем желании перейти с
домашнего обучения на очное в школе, но тот дрожал. От волнения. От
неуверенности в собственном решении. От страха, что не сдюжу. И
папа, конечно, слышал. Он мог запросто настоять на своем и оставить
все как есть. Вот только верность данному слову была отличительной
чертой всех Снегирёвых.
— Тогда идем, — кивнув, отец заглушил двигатель. — Володька уже
ждет.
Я отстегнула ремень безопасности, на голову натянула шапку. А
дальше по прямой: метель, чужой подъезд, лифт; уютная домашняя
обстановка, запах кофе и яблочного штруделя; незнакомые лица,
улыбки, дежурные фразы.
Добрынин Владимир Геннадьевич встретил нас на пару со своей
супругой, Кристиной. Правда, накрыв на стол, она почти сразу
удалилась, деликатно сославшись на неотложные дела. В просторной
гостиной мы остались втроем. В моей чашке, остывая, играл медовыми
нотками некрепкий чай, а воздух вокруг так и искрил сумбурными
воспоминаниями двух старых приятелей о тех далеких временах, когда
и небо было голубее, и звезды ярче, и жизнь в разы проще.
Я не вслушивалась. Улыбалась скорее по инерции и из вежливости,
и маленькими глотками цедила несладкий чай, а стоило отцу перейти к
делу, так и вовсе потерялась в чаще своих мыслей и бесконечных
сомнений. Да и что нового, папа мог рассказать? Историю собственной
жизни я знала назубок. А вот улыбка с лица Владимира Геннадьевича
медленно начала сползать. Меня снова жалели, бросали в мою сторону
полные сочувствия взгляды и тут же виновато отводили глаза —
обычная реакция, я давно к ней привыкла. И все же следовало отдать
должное отцовскому приятелю: Владимир Геннадьевич весьма быстро
взял себя в руки и тут же принялся в красках описывать мне школу,
сосредоточившись на трудностях, которые всенепременно свалятся на
мои плечи, если не передумаю. Только не затем я столько времени
добивалась своего, чтобы спасовать в последний момент.
