1884 год, Российская
империя
Наверное, мне стоило бежать из
негостеприимной усадьбы господ Эйвазовых еще после того памятного
завтрака, когда Людмила Петровна заявила, что недурно было бы
просватать меня за Васеньку, братца моей дорогой Натали. И уж точно
следовало убираться восвояси, когда папенька Натали упал замертво
на глазах у домочадцев, собственными руками едва не задушив перед
тем законную свою жену.
А впрочем… я ведь с самого начала
знала, что добром эта история не кончится: от пришедших поздним
вечером писем ждать можно лишь беды. Усвоила я эту истину еще в
детстве. Когда была девятилетним несмышленышем и жила с родителями
в маленькой, солнечной и теплой квартирке на Рю де Лоратуар в
славном городе Париже, именно таким поздним вечером к нам
постучали. А всего через пару часов я потеряла родителей навсегда.
Нынешние мои неприятности начались с того же. С нежданного
письма.
Письмо было адресовано Натали
Эйвазовой, моей лучшей подруге и соседке по дортуару Смольного
института благородных девиц.
Негоже беспокоить Натали, покуда она
читала, но событий в жизни институток так ничтожно мало, что любой
выходящий за рамки повседневности случай будоражит умы девушек и
дает пищу для разговоров на многие недели вперед. Наши с Натали
подруги не сводили с нее любопытных глаз, а меня тормошили:
– Ну же, Тальянова, поди к ней!
Расспроси, что да как!
Я делала вид, что их не слышу, и
молча готовилась ко сну. Но тоже нет‑нет да брошу осторожный взгляд
на ровную спину подруги, обтянутую шерстяным платьем. У институток
все общее: комната, еда, даже платья одинаковые. Все и всё на виду.
Письмо из дома – то единственное, что хоть на несколько минут
позволяло нам обособиться от других девочек.
Многие и этого не имели. Среди
восьми обитательниц нашей спальни трое, включая меня, не получали
весточек от родных вовсе. Одна была сиротою и окончания института
боялась более всего на свете, потому как не представляла, что ей
делать потом. Другую посещали на моей памяти лишь раз, как‑то на
Рождество. Я же, ваша покорная слуга, своих родных не видела с
девяти лет. Меня, правда, регулярно навещал Платон Алексеевич,
который являлся моим попечителем, но он вовсе мне не родственник, я
даже фамилии его никогда не слышала. Хотя наша начальница об этом
человеке отзывалась всегда с большим уважением. Да и мне упрекнуть
его не в чем. Именно Платон Алексеевич девять лет назад привез меня
в Смольный и по сей день обеспечивал мое здесь пребывание. Я даже
набралась смелости и со дня на день намеревалась написать ему –
попросить найти мне место гувернантки, потому как обучение мое
вот‑вот подойдет к концу. Платон Алексеевич добр ко мне, уверена,
он не откажет.
…Рука Натали с письмом вдруг
безвольно обмякла, опустилась вдоль тела: пора! Мигом я пересекла
дортуар и встала подле Натали. Мягко коснулась ее плеча.
– Папенька при смерти, – безо
всякого волнения произнесла подруга.
Глаза ее были сухими и круглыми, а
взгляд растерянным. Она продолжила:
– Он просит приехать, Лиди́, да кто
же меня отпустит из института среди учебного года? Перед самыми
экзаменами. Верно, я не поеду. Нет, не поеду.
Натали, конечно, переволновалась
тогда. Начальница наша, разумеется, не имеет привычки отпускать
девиц по первому требованию – однако ежели отец Натали и правда
тяжело болен, то непременно сделает исключение. Кем же нужно быть,
чтобы запретить дочери в последний раз увидеть отца?
Меня больше беспокоило, что у Натали
даже глаза не увлажнились, а лицо сделалось упрямым и решительным.
Неужто в самом деле она не хочет поехать домой? Я попыталась ее
убедить:
– Натали, послушай…
Но подруга тотчас меня перебила:
