— Бесполезная! Глупая!
Ленивая! — каждое обвинение сопровождается ударом хлыста.
Кончик, усиленный металлическим
когтем бьёт по камню, высекая колючие крошки, но свист пугает, и я
непроизвольно вздрагиваю, хотя вроде бы знаю, что старый отшельник
меня не ударит.
Хм…
Если он не ударит, то чего я боюсь?
Я никогда не была пугливой.
Нет, я всегда всего боялась —
тотчас возражаю я. Во мне будто два голоса, и оба почему-то
мои.
— Как могло в достойнейшей
семье Сян родиться настолько никчёмное создание? На месте твоей
матери я бы утопил тебя и сам повесился.
Это он зря. Маму обижать я не
позволю. Я резко поднимаю голову и совершаю сразу два неожиданных
открытия. Во-первых, тело ощущается очень странно. На ум приходит
то самое слово, которое я первым услышала от отшельника —
бесполезное. Будто не тело, а кусок мягкого теста. Во-вторых,
отшельник убеждён, что я дочь семьи Сян.
Но я не Сян!
Я девятихвостая лиса. Правда,
хвостов у меня пока четыре, меньше половины.
А?!
Где. Мои. Хвосты?!
Ни одного не чувствую.
Забыв про старика, про всё на свете,
я хлопаю себя сзади в районе копчика, принимаюсь торопливо
ощупывать тылы, чуть ли не подол задираю. И… я их не нахожу! Да не
может быть, лисы не теряют хвосты. Ни разу о таком не слышала даже
в страшилках-выдумках. Может, меня чем-то отравили, а потом их
отрезали? Это бы объяснило, почему в голове полнейшая муть, а тело
ощущается слабым, словно я простая смертная, за всю жизнь не
видевшая ни одной волшебной пилюли.
Но как ни отрезай, основания хвостов
никуда не денутся. Мне бы зеркало… Но на краю горной пропасти
зеркал нет. Сомневаюсь, что в хижине отшельника хоть одно найдётся.
Поэтому я ещё более тщательно ощупываю копчик.
— Э-эй! С ума сошла?!
Очень может быть, что старик угадал.
С головой у меня откровенно плохо.
А хвостов нет, словно вообще никогда
не было. Я лисью анатомию знаю, нужные косточки, их девять и мы с
ними рождаемся, не прощупываются. И дело отнюдь не в пальцах,
которые потеряли чувствительность и отказываются гнуться. Наконец я
догадываюсь посмотреть на свои кисти и обнаруживаю, что пропали не
только хвосты, но и мясо. Руки болезненно-худые, как у людей бывает
от хронического недоедания. Про таких говорят “кожа и кости”.
Вместо загнутых когтей человеческие ногти…
Приступ головокружения заставляет
опуститься на ближайший скальный выступ. Или меня предчувствием
придавило? Очень нехорошим предчувствием.
— Возмутительно!
Отвратительно! Бесстыдно!
Старик от переизбытка впечатлений
даже про кнут забыл, верещит без музыкального сопровождения. Я
пропускаю его выкрики мимо ушей, уясняю для себя главное — по
его мнению, я наказана. Мне запрещено покидать пещеру Воздушных
Размышлений в течение месяца. Мир перестаёт вращаться, и я рискую
приподняться. На ноги встаю неожиданно твёрдо, насколько можно
говорить о твёрдости в моём шатком состоянии.
Щёлкнув-таки кнутом, старик
приказывает следовать за ним.
Я легко подчиняюсь. Ведь принять его
наказание — это прекрасная возможность оказаться в тишине. И
без посторонних глаз отдышаться, попробовать ещё раз поискать мои
драгоценные хвосты — мех огненный в красноватый отлив, и на
кончиках шерстинки чернеют, словно обугленные. Такой роскоши в
клане больше ни у кого даже близко не было!
Помимо хвостов пропала память. Я
прекрасно знаю, кто я, но не представляю, что случилось и где я
оказалась. Какие-то голые скалы, поднебесная высота. Ближе до
облаков дотянуться, чем до дна пропасти. Зато я откуда-то уверена,
что старик именно отшельник, что кроме него на безымянном горном
плато живут четверо монахов и одна затворница, облачённая в
неизменные белые траурные одежды, что здесь я не заблудилась, а
нахожусь по воле главы семьи, и отшельник раз в год посылает
господину Сян письмо, в котором сокрушается о моей бездарности…
