Год
назад
Ожидая позволения войти у двери отцовского кабинета, я
переминалась с ноги на ногу и боролась с желанием убежать. В жаркую
погоду, как сегодня, можно прятаться в лесу хоть до ночи. Вернулась
бы в свою комнату, когда все окна перестали светиться. Год, даже
полгода назад, я бы так и поступила. Батюшка горяч, но не держит
зла слишком долго. Выбор, что лучше — получить оплеуху и ходить с
красной скулой до вечера или просидеть под замком дня три — я
решила в пользу последнего. К одиночеству привыкла и плакала больше
для того, чтобы наказание сочли достаточным.
Теперь, когда мне исполнилось шестнадцать, такие фортели не
пройдут. Младшую дочь — бесполезную обузу — и так слишком долго
терпели. При первой же возможности избавятся. Размышления о
дальнейшей судьбе всегда были печальны. Не стоило надеяться, что
посторонние люди отнесутся ко мне теплее, чем родня. Уж если мать и
отец в разной степени недолюбливали, а брат и его жена откровенно
ненавидели, что можно было ждать от незнакомых? И если теперешнее
моё положение при всей его неприятности было временным, выйдя
замуж, я попаду в вечную кабалу. До самой смерти. Это и пугало.
Хотя, услышав от моей горничной Ланфы о том, что ко мне
посватался барон Кофр, я осознала, что в реальности всё ещё
хуже.
— Тот самый Циантин Кофр? — переспросила, не желая верить.
— Да, — таращила глаза Ланфа, — прозванный чёрным вдовцом. С
первой женой прожил четыре года. С остальными и того меньше.
Сложив в уме шестнадцать и четыре, я определила свой век
двадцатью годами, и вздохнула: недолго мучиться. В дальних закутках
моего сознания тлела надежда, что Ланфа ошиблась или пошутила.
Горбатая девушка была единственной в доме, кто говорил со мной
уважительно, но то прежде. Теперь, когда я исчезну, а ей придётся
опекать мою племянницу, горбунье незачем церемониться с бывшей
хозяйкой.
В раскрытое окно залетал шаловливый ветерок, беспокоя лёгкую
занавеску и принося запах цветущей липы. Однообразно кричала
кукушка, усиливая тоску, и без того завладевшую моим существом. Я
всерьёз подумывала о том, чтобы выбраться через окно. Может быть,
обо мне забыли? Тогда, выйдя из кабинета и натолкнувшись на
маявшуюся от безделья дочь, отец рассвирепеет. Он не любил
признавать собственную неправоту, поэтому домашние старались не
попадаться без надобности ему под руку.
От мыслей о бегстве меня отвлекло повышение тона. Незнакомый
мужской голос — довольно низкий — звучал раздражённо и
вопросительно. Отец отвечал на удивление ровно и спокойно, словно
пытался уговорить собеседника. Сердце забилось сильнее. Папа не
хочет отдавать меня! Он просит чёрного вдовца уехать восвояси! Я
подкралась к двери и, прижав ухо к замочной скважине, стала
вслушиваться в слова.
— …Такая жертва со стороны молоденькой девочки, господин
Бетц!
— Я спасаю её, барон. Спасаю, — вкрадчиво возражал отец, —
доверяю вам, а семью возвращаю к привычной жизни. Поверьте, иначе
мы все погибнем! Сын, невестка, внучка, жена… нам ничего не
останется, как выставить поместье на продажу, чтобы покрыть
долги.
— Давайте я ещё раз ссужу вам деньги? Этот год обещает быть
благоприятным, период неурожаев пройден…
— Нет. Господин Кофр, я ценю ваше участие, но будем действовать
по первоначальному плану.
Гость, понизив голос, произнёс длинную тираду, я смогла
разобрать только последнюю фразу:
— …Было бы ей лет двадцать пять хотя бы. Ведь совсем
ребёнок!
— Это к лучшему, барон, — юлил отец, — к лучшему. Возможно, ваши
враги сжалятся над девочкой.
— Ладно, — холодно сказал мой будущий муж, — зовите.
Я отпрянула и с ужасом уставилась на дверь. Скрипнув, она
приоткрылась, отцовский баритон проник мне в самое сердце:
