Глава 1: Дембель и Ангел в белых штанах
Эпиграф:
Судьба – это не путь, который нам выстлан. Это развилка, у которой мы стоим с завязанными глазами. И самый важный выбор – не между добром и злом, а между сном души и её бурей.
Возвращение из армии – это не триумфальный марш. Это прыжок с парашютом с завязанными глазами прямо в свою же прошлую жизнь. Ты знаешь, что внизу – родная земля, но черт его знает, приземлишься ли в мягкое поле, в мамины объятия, пахнущие пирогами с капустой, или же носом в отцовскую руку, пропахшую навозом и вечным «доделать бы сарай». Два года моим универсумом был плац размером с носовой платок, где всё было разложено по полочкам уставов. А теперь – вот он, рай, в который нужно было вживаться заново: село Раздольное, где каждая ворона на проводе знает твоё имя, а каждая трещина на покосившемся заборе – страница твоей биографии, которую ты с дурацким усердием пытаешься переписать.
Меня зовут Сергей Ковалёв. На дворе 1993 год. Мне двадцать один. Я – дембель. Отдал Родине долг, закалил характер и накачал бицепсы, которые теперь смущённо прятались под тельняшкой – моим личным щитом от заурядности. И это моя история о том, как я, вместо того чтобы геройствовать на деревенских дискотеках, попал в самый опасный, восхитительный и абсолютно безумный оперативный плен в своей жизни.
Первые дни дома я предавался священному армейскому ритуалу «ничегонеделания» высшей пробы: спал до победного, вернее, до маминого окрика «Сережа, борщ стынет!», объедался её соленьями до состояния «огурца в рассоле», с важным видом ветерана Афганистана (который видел только в кино) травил пацанам у ржавого гаража байки про «дедов», не страшнее садового пугала. Но скоро, дней через пять, когда отсыпаться стало невмоготу, а от постоянного жевания сводило скулы, меня накрыло прозрение: я-то повзрослел, а моя жизнь – нет. Она застыла, как липкий кисель в армейской столовой, и теперь мне в ней предстояло захлебнуться. Скука, серая и цепкая, как тина, начала подкрадываться ко мне тихими, но настырными шажками, как замшелый прапорщик перед внезапной проверкой.
Чтобы не закиснуть окончательно, я пошел на кирпичный завод. Гудок в семь утра, от которого вздрагивала душа, красная едкая пыль, забивавшаяся под кожу, в нос, прямиком в мозги, выедая оттуда все романтические иллюзии. И коллектив – настоящий батальон умудрённых жизнью женщин с руками, способными крутить гайки без ключа, и мужчин, чьи амбиции остались в прошлом веке, придавленные грузом лет и пахучего самогона. Я, крепкий казачок в тельняшке, был тут белой, точнее, ярко-красной от пыли вороной, на которую смотрели с любопытством и сожалением.
Местные девчонки, Людки и Светки, с приходом «свежей крови» объявили на меня тотальную охоту. Их кокетство было простым и эффективным, как удар кувалдой по голенищу сапога. —Сережа, помогу тебе кирпичики поднять? – томно вздыхала Танька, изгибаясь так, будто у неё спина из резины. – А то ты такой… сильный… устанешь. Устать от того,чтобы на неё смотреть, – думал я, – да, еще как.
Помню, перед первым таким «свиданием-ни-о-чем» я уже на выходе столкнулся с мамой. Она посмотрела на меня своим всевидящим, мудрым взглядом, вздохнула так, будто я шёл не на лавочку к пруду, а в разведку за линию фронта, и сунула мне в карман джинсов маленькую, твёрдую, безобидную на вид упаковку. —Ты ещё молод, Сережа, – тихо сказала она. – Голова горячая. Будь осторожен. Со своей, и с чужой.
Я покраснел, как тот самый кирпич, и выскочил за дверь, словно ошпаренный. Но потом, на той самой лавочке, когда Светка прижалась ко мне всем своим упругим, налитым телом, пахнущим парным молоком и юностью, я мысленно поставил маме мысленную «пятёрку» с плюсом. Этот кусок резины в кармане был не просто защитой. Он был щитом от того самого «стойла», уютного и душного, в которое так легко было угодить, как наш Ванька Петров, женившийся в девятнадцать и к двадцати одному обросший тремя детьми и вечной усталостью в глазах. Пропуском в мир без обязательств, в мир, где можно было просто быть.
