Так уж вышло, что в поисках пропавшей невесты заблудился наш герой в чащобе. Наступила ночь, и он долго брел в густой
, с трудом разыскивая путь среди бурелома и трясин, пока не увидал впереди огонек. Приближаться было страшно, однако усталость, голод и жажда оказались сильнее.
На поляне у костра сидели трое: немой Мурджилэ, слепой Зорилэ и стоглазая Миазэноапте.
Ты меня слушаешь, сердце мое?
Мурджилэ заглянул в окно спальни на втором этаже, раздвинув тускнеющие лучи Солнца, будто натянутые на ткацком станке нити основы, и посмотрел на Киру с нескрываемым сочувствием. Перед его лицом неторопливо проплыла рыба длиной в локоть, сияя золотой чешуей и помахивая растопыренными колючими плавниками, словно крыльями. Мурджилэ оказался огненно-рыжим, кудрявым и веснушчатым, с глазами василькового цвета. Слушая мамины – и не только – сказки, она представляла его себе совсем не таким. Хорошо бы по-свойски поболтать с необыкновенным гостем и узнать, как он своим великанским ростом не перепугал весь город, но три дня назад голос перестал ей повиноваться.
А вот тело по-прежнему слушается. Кира сумела бы даже встать и подойти к окну – к большой и круглой, словно Cолнце, физиономии Мурджилэ. Она не боится, и ей бы хватило сил…
Чего не хватает, так это воли.
– Там не страшно, – сказал Мурджилэ.
Как же он говорит? У него нет рта – ниже крупного носа с широкими ноздрями только гладкая кожа. Но Кира все слышит совершенно отчетливо. С другой стороны, она теперь частенько слышит и видит то, чего не замечает никто другой, – взять хотя бы ту же парящую в воздухе златоперую рыбу, что впервые появилась позавчера.
– Там нет ни страха, ни боли, ни воспоминаний.
«Не только люди умеют врать из жалости».
Мысль – вялая, как сорванный и брошенный цветок.
Она сомкнула воспаленные веки.
Все началось двенадцать ночей назад – через неделю после того, как родители Киры отправились в паломничество в Белый монастырь на Змеином острове. Они долго сомневались, прежде чем собраться в дорогу: неблизкий путь лежал через горы и леса, где так просто столкнуться с лихими людьми, а на море осенью особенно часто случались волнения и настоящие бури. Но Иштван с каждым днем таял, с трудом дышал и все сильнее кашлял кровью. Он сделался тоненьким и желтым, как церковная свечка, и Эва приняла решение за двоих.
Кира была уже достаточно взрослой, и все-таки ей и в голову не приходило, что она так скоро окажется полноправной хозяйкой семейного дела, включающего три большие лавки со всевозможными тканями, которые последние полтора года Иштвану доставляли закупщики, странствующие далеко за пределами обширного Эрдея, Лесной страны; также на нее оставили склад, где товара было еще больше, мастерскую со всеми пряхами, ткачихами, швеями, вышивальщицами и прочими мастерами, мастерицами и подмастерьями; старших и младших приказчиков, счетоводов, охранников и возчиков с лошадьми в придачу… Она ужасно боялась, хотя вот уже лет пять, будучи единственной наследницей, неустанно помогала родителям и была знакома со всеми тонкостями торгового ремесла – по меньшей мере на словах. К тому же дома оставались главные отцовские помощники – Томаш и Казимир, надежные, как два сторожевых пса, и тетка Делия, двоюродная сестра матери, вдовая и бездетная, управляющая слугами. Кире следовало лишь держать ухо востро и считать дни до возвращения родителей, которое должно было состояться через полтора-два месяца.