Ад номер четыреста двадцать пять
Роман очнулся в операционной палате. Яркий свет ударил в глаза, а в уши вгрызались посторонние звуки, многие из которых он слышал впервые в жизни. Шуршание, сопение, скрежет пилы и хруст разрываемых сухожилий сопровождал монотонный стрекот сверчков, надрывающихся громкой трелью.
Иногда к этим звукам примешивались тихие стоны, издаваемые людьми, состоящие из одной гласной буквы, – «А! О! У! Ы»». В стонах не было боли, или мольбы, в них угадывалось неподдельное удивление, как будто человек, открывающий рот, заново постигал искусство произношения.
Через несколько минут свет начал резать глаза, в голове поселилось неприятное жжение. Роман попробовал моргнуть, или закрыть веки, но не получилось ни первого, ни второго. Все, что он мог – неподвижно лежать, рассматривая потолок, сияющий ослепительно белым светом.
Позади послышалось шуршание и топот ног – множества ног, перебирающих по полу. Крепкая рука ухватила плечо, другая уткнулась в область поясницы. Рывок, и тело Романа оказалось на боку, операционная палата поменяла ориентацию. Теперь, вместо белого потолка, появилась стена, окрашенная омерзительной бурой краской.
Посередине стены пролегала неровная алая полоса, отдаленно напоминающая кровавый сгусток. От этого вида к горлу подкатила тошнота, мужчина снова попытался моргнуть, и снова не смог этого сделать. Оставалось одно – прикрыть лицо рукой, но руки не слушались, вернее не ощущались.
Толчок и его тело проехало вперед, преодолев не менее двух-трех метров. Картина перед глазами поменялась. Унылый интерьер операционной комнаты сменило нечто странное и живое. Впереди, на расстоянии вытянутой руки, которые у Романа, судя по ощущениям, отсутствовали, стояла металлическая каталка, накрытая простыней.
В грязное полотно въелось множество ржавых пятен, а под ним – под нестиранной простыней – проступали очертания человеческого тела. Тело двигалось бесцельно и вяло. Последнее наводило на тревожную мысль, что пациент под простыней начинает просыпаться, отходя от наркоза. «Но, в таком случае, где же врачи?», – подумал Роман, и попытался поднять голову.
Шейные позвонки, как руки и глаза, отказывались подчиняться импульсам мозга. «Что произошло и как я здесь оказался?», – хотел крикнуть Ерёмин, но и язык ему более не повиновался. Между тем, в поле зрения показались врачи – двое широкоплечих верзил, втиснутых в узкие больничные халаты.
Одинаковые горбатые спины медленно склонились над соседней каталкой, в ушах снова появились шуршание и стрёкот сверчков. Взмах руки, и грязная простыня скользнула на пол, обнажив отвратительное и нелепое зрелище. «Ыыыыыы», – услышал Роман, и лишь потом осознал, что сам издает неприличные звуки.
Голое тело, извивающееся под простыней, судя по физиологии, принадлежало женщине. Ее большие и упругие груди оканчивались выпирающими коричневыми сосками, ниже проступал плоский живот, а под ним виднелся маленький треугольник. На этом заканчивалась женская красота, остальное тело было повреждено, или вовсе отсутствовало.
Голова была, но вместо лица рваными краями зияла рана. У блондинки уцелел единственный глаз, на месте второго образовался пустой и темный колодец. Вместо носа также оказалась пустота, под которой скрежетали окровавленные зубы.
Руки и ноги лежали рядом с изуродованной головой, среди них Роман разглядел свою правую руку. Широкий бицепс пересекал тонкий шрам, а выше красовалась старая татуировка – трёхгранные якорь и массивная цепь, затертая временем, с выцветшими чернилами.
Единственно уцелевший голубой глаз со скорбью и ужасом взирал на оторванные руки. «Ааааа», – издал женский голос, звук получился низким и гортанным. «Ааааа», – повторила блондинка и дернула шеей, чтобы ухватить зубами собственную руку.
