Стоит ли говорить, что в эту ночь под
безжалостным жёлтым светом гасли остатки всякой надежды многих
пятнадцатилетних подростков и их родителей. Сегодня последнее
полнолуние уходящего года. И, соответственно, последний шанс
обрести волчью сущность всем, кто не успел сделать этого за
предыдущие двенадцать месяцев.
Я вспомнила грустное личико своей
соседки, Марьяны. Её угасающий с каждым днём взгляд. Увы, девушка
так и не обратилась. И вспомнила себя два года назад. Я также с
трепетом ждала каждое полнолуние, не спала ночами, подсматривала за
оборотнями, даже подвывала на луну, пока никто не видел. Но вторая
ипостась так и не проснулась. Как и у всех в нашей семье. (Оборотни
называли таких как мы - необращенцы.) Поэтому ни родители, ни
братья не расстроились. Особенно последние. Они, наоборот, боялись,
что единственным волком в семье будет младшая сестрёнка.
В нашем клане вообще было мало
оборотней. Поэтому я поплакала ночку и пошла дальше читать книгу
про любовь обычной девушки и оборотня, чего в нашем мире никогда
быть не может. Нам строго запрещено покидать пределы клана и, тем
более, выезжать к людям. Лишь альфы с семьями и омеги могли по
делам покидать границы Волчьего Мира. Так называется наше
государство.
Вот и сейчас я на мгновенье отдернула
ночную штору, с вызовом посмотрела на жестокую красавицу - Луну,
показала ей язык и вновь уткнулась в роман про сильную и отважную
альфу, спасшую свой клан от мутантов. Чего также быть не может.
Альфами становились лишь самцы.
Как неожиданно скрутило живот.
Неужели я отравилась курицей? Странно, мама ни за что не стала бы
готовить из протухших продуктов. Боль усиливалась. К горлу горьким
комком подкатила тошнота. И я, отбросив книгу, рванула в туалет,
где меня и вырвало.
- Амалия, что с тобой? - на мои стоны
пришла мама.
- Ничего, - открыла я кран, чтобы
умыться, - кажется, просто отравилась.
- Чем же? - кажется, её немного
задело моё предположение, она обиженно надулась, - может ты опять
покупала выпечку в лавке Тимпсона?
- Нет, - ответила я вяло, чувствуя
покалывание в висках. Из зеркала на меня смотрело чужое лицо:
бледное, осунувшееся, с тёмными кругами под глазами, вместо обычно
яркого зелёного цвета которых лихорадочно блестел какой-то
грязно-болотный. Под тонким носом выступили капельки пота. Губы
пересохли.
- Кажется, у меня температура, -
проговорила я слабо, прикладывая тыльную сторону ладони к огненному
лбу. Как можно было одновременно потеть и гореть, я искренне не
понимала.
- Дай потрогаю, - велела мама и сама
приложила руку к моей голове, - точно. Иди ляг, я вызову врача на
дом.
За десять минут ожидания медиков мне
стало лишь хуже. Началась ломота во всех суставах. Не существовало
ни одной клеточки в теле, которая не болела. Я превратилась в
оголённый нерв. Отец с братьями потоптались три секунды на пороге
комнаты, и поспешили уйти подальше, боясь заразиться. Одна лишь
мама храбро меняла холодные компрессы, попутно доказывая, что таких
симптомов не бывает при отравлении. И она не виновата.
- Так, что у нас тут? - весело
спрашивал доктор Маршалл, входя ко мне, и неожиданно воскликнул, -
ух ты, да неужели?
- Что? - мама резко побледнела,
прикладывая руку к груди. У меня даже не осталось сил, чтобы
испугаться. Я лишь прикрыла глаза, защищаясь от колючего света
настольной лампы.
- Уже два года подобного не видывал.
Кажись, в нашем клане прибыло. Да, бета?
Бета? К кому это он обращается.
Теперь мне захотелось поспать. И уже на краю угасающего сознания я
услышала удивлённый оклик родительницы:
- Но ей же семнадцать!
- Поздноцвет, - просто ответил врач,
- такое редко, но бывает. Болезненное состояние продлится три дня.
Давайте ей лишь воды. И пусть не встаёт с кровати. Только в
туалет.
