Тимон решил прыгнуть с парашютом
назло отцу. В двадцать два года это звучало смешно, а потому он
злился еще больше. Но повернуть назад сейчас, когда он приехал на
аэродром, казалось совсем уж верхом позора. Это значило бы сдаться,
признать, что он немощный урод, и доживать остаток жизни, держась
за папину ручку. «Папа, а можно мне шоколадку? А вон ту машинку? А
порулить?..»
Шоколадку папа наверняка разрешит,
машинку тоже – любую, какая понравится, но обязательно с личным
водителем, потому что рулить самому для сердца очень опасно. Для
его долбаного больного сердца! Опасно, как и занятие спортом – да
что там спортом, простой физкультурой; как и поднятие чего-либо
тяжелее сумки с учебниками; как и вечеринки с друзьями – ведь там
обязательно будут сигареты, спиртное… Порок сердца – что вы хотите!
Папа ведь желает только добра. Папе ведь для тебя, Тимофей, ничего
не жалко – тем более он у тебя не продавец в автосалоне, а сам Юрий
Краселин – генеральный директор банковского холдинга. Вот только
папе, видишь ли, жалко тебя самого, а потому тебе ничего и нельзя.
На всякий случай – вообще ничего. Кроме шоколадки. Даже того, что
больного сердца вообще не касается. Например, учиться, где сам
Тимон хочет. Поскольку дорожка у него одна – в папин холдинг, а это
значит: зубри экономику, банковское дело, финансовый менеджмент. Но
это Тимофей, стиснув зубы, вытерпел. А вот то, что у него,
оказывается, не может быть и личной жизни… Звездец!
Эта позорная сцена долго теперь
будет стоять перед глазами. Ворвавшийся к нему в спальню отец,
вспыхнувший свет, визжащая Таша, натягивающая на себя одеяло,
которое тотчас полетело в сторону под отцовский рев: «Вон отсюда,
шлюха!» И сам он, потерявший дар речи, закрывающий ладонями
мужское достоинство. Достоинство!.. Растерял он в тот момент
последние его остатки. Не защитил девушку, не вступился, даже не
пикнул. Лишь моргал, глядя, как та лихорадочно натягивает одежду,
как выбегает в слезах… Все было точно во сне. Разбудил его лишь
новый рык отца: «Я говорил тебе: никаких баб! Не с твоим сердцем,
балбес! Допрыгаешься!»
И вот это «допрыгаешься»
Тимона как раз и пробило. Оно подсказало ему, что нужно
делать, чтобы вернуть к самому себе хоть каплю уважения. Ему надо
прыгнуть. Но уж прыгнуть – так прыгнуть!
На посадку заходил небольшой
винтовой самолет. Белый, с синей полосой. Больше Тимон о нем ничего
сказать не мог, в авиации он был не силен. Подумал лишь, что
вероятно из этого самолета и прыгают парашютисты. И, может, скоро
начнется посадка. Так что нужно спешить, а то кто знает, когда
будет следующий – не пропадет ли и впрямь желание прыгать. Даже не
так, не желание, а уже потребность, что ли… Будто внутренний голос
подсказывал: от этого прыжка зависит многое, он перевернет всю его
жизнь.
Тимон ускорил шаг. Сначала он пошел
туда, где выруливал севший самолет, но быстро сообразил, что
сначала нужно где-то заплатить за прыжок, узнать, что да как,
получить парашют наконец… Он заозирался вокруг. С одной стороны
летного поля виднелись здания побольше, с другой, чуть ближе, –
маленькие, одноэтажные. И куда идти? Тут он увидел бодро шагающих
по полю, хохочущих через слово двух парней в синих комбинезонах,
наверняка имеющих отношение к полетам. Парни были плечистые,
крепкие – именно такие, каким мечтал быть сам Тимон, и каким он
никогда уже не станет. Он поспешил им наперерез.
– Подскажите, где тут с парашютом
прыгают? – спросил, почему-то смутившись. Будто прыгать с парашютам
– стыдно. На самом-то деле как раз наоборот, но вот
застеснялся.
Но веселым парням было на это
плевать. Они и самого-то его будто не заметили. Правда, один из них
все же махнул рукой в сторону низких строений:
