Повесть «Электронно-почтовый роман»,
изданную в 2006-м году в издательстве «Амадеус» под названием
«Письмо в никуда», я написал в начале века, когда в мою жизнь
только-только начинал входить Интернет, появилась электронная
почта. Герой произведения Максим Вотчицев во многом «срисован» с
меня. Потому, наверное, я так люблю эту повесть, хоть она довольно
старенькая и литературно вряд ли совершенна. Сюжет построен на том,
что у Максима на работе появляется собственный электронный почтовый
ящик. На который приходит письмо, после чего всё и…
У меня была мысль переписать текст,
«отштукатурить» его под современные реалии. Кого сейчас удивишь
такой древностью, как e-mail? Электронной почтой и пользуются-то
теперь в основном по делам; для общения есть мессенджеры и соцсети.
Однако всё бы тогда попросту рассыпалось, исчезли бы искренность
чувств и достоверность поведения героев.
И я в очередной раз принял решение
ничего не менять. Любое художественное произведение – это отпечаток
своего времени, своей эпохи. Пусть и мой «Электронно-почтовый
роман» живет в своем первозданном виде.
«Письма, письма лично на почту ношу,
Словно я роман с продолженьем пишу...»
(Строка из песни)
«Ты получишь письмо,
Как обычно, без марки...»
(Тоже строка из песни)
Люблю дождь. Но только летний,
теплый, быстрый, освежающий. Даже не сам дождь, а его завершение и
первые минуты после него. Особенно если он проливается утром,
причем в будние дни. Это настраивает меня на более примирительный
лад. Я иду на работу по блестящему тротуару, обходя пузырящиеся от
последних капель лужи, и грядущий рабочий день не кажется уже
чем-то беспросветным.
И запах. Запах свежей, умытой листвы,
травы, всяких там цветочков-лепесточков прямо-таки поднимает
настроение.
В такие дни я прихожу на работу даже
немного радостный, чем сразу настораживаю свою начальницу.
Радостные люди Генриетту Тихоновну почему-то всегда настораживают.
Вслух она, правда, ничего при этом не говорит, но мимика и жесты
выдают тревожный процесс, идущий в глубинах ее естества. В мозгу
Генриетты Тихоновны тоже, по-видимому, пытается начаться какой-то
процесс, но это ему так и не удается. Поэтому после дюжины
неподражаемых ужимок и пары-тройки полуприседаний возле моего
стола, куда постепенно перемещается Генриетта Тихоновна в
результате нервного топтания, ее хватает только на то, чтобы задать
свой коронный вопрос:
– Э-э, Максим Андреевич, вы сделали,
о чем я вас просила?
При этом Гена, как зовем мы
начальницу за глаза (интересно, а как ее действительно зовут
уменьшительно-ласкательно те же папа-мама-муж: не Гетта ведь или
Генри?), смотрит на меня так, словно от моего ответа зависит сейчас
не только судьба нашей конторы, но и моя собственная жизнь. На
самом деле я подозреваю, что Геша (так мы ее тоже зовем)
просто-напросто не помнит, что она мне поручала и поручала ли
вообще.
Поручает Гена всегда. И всем. Не
всегда понятно только – что и зачем. Причем делает она это всегда
громко, запыхавшись после топота по коридорам учреждения. Ходить
нормальным шагом, как и говорить спокойно и внятно, она тоже не
может. Не знаю, натура это у Геши такая, или она все же «играет на
публику», создавая видимость кипучей деятельности? Мы спорили об
этом в отделе не раз, и доводы сторон делились практически поровну.
Так что истина находилась всегда только лишь рядом. С Генриеттой
Тихоновной, разумеется.
На Гешин привычный вопрос я отвечаю
не менее традиционно:
– Разумеется, Генриетта
Тихоновна.
Гена вновь начинает нервно
подпрыгивать, поскольку мой ответ не может помочь ей в решении моей
дальнейшей судьбы.
